Продолжение. Начало в №№ 50–51 за 2022 г. и № 1 за 2023 г.
Пленум. Отставка. Микоян
– История не имеет сослагательного склонения, поэтому остаётся только развести руками от такой беспечности, замешанной на абсолютном доверии своим товарищам по ЦК, которые тайно плели заговор, вовлекая в него всё больше и больше людей. Неужели Никита Сергеевич, при его уме и проницательности, не мог отличить зерно от плевел, друзей от врагов? А может, он и не хотел ничего делать, решив добровольно уйти в отставку? И вообще, как это было?
С. Хрущёв: Никите Сергеевичу были предъявлены различные претензии. Заседание было тщательно подготовлено: все, кроме Микояна, выступали единым фронтом. Хрущёва обвинили в разных грехах: тут и неудовлетворительное положение в сельском хозяйстве, и неуважительное отношение к членам Президиума ЦК, пренебрежение их мнением и многое другое. Главное не в этом, ошибки есть у всех, и у Никиты Сергеевича их немало. Дело сейчас не в ошибках Никиты Сергеевича, а в линии, которую он олицетворяет и проводит. Если его не будет, к власти могут прийти сталинисты, и никто не знает, что произойдёт. Ведь в 1957 г. большинство членов Президиума тоже требовали его отставки, но Пленум решил иначе. Теперь же всё говорило о том, что надежды эти иллюзорны, опыт 1957 г. был учтён, да и основная масса членов ЦК была недовольна многими нововведениями Хрущёва. Основные обвинения, выдвинутые против отца, сейчас известны. Они отражали различные подходы к руководству народным хозяйством.
К примеру, Хрущёв постоянно выступал за приближение руководства к производителям. Для этого он настоял на введении децентрализованной территориальной системы хозяйствования, ввёл совнархозы. Он исходил из того, что местные руководители лучше знают нужды и возможности своих регионов, следовательно, будут оперативнее решать возникающие вопросы. Министерства, в большинстве преобразованные в государственные комитеты, пусть лишь надзирают за соблюдением основных принципов государственной политики в своей отрасли. Он предложил разделить обкомы и облисполкомы на промышленные и сельские, так как и тут считал, что руководители должны быть ближе к производству, а в условиях развившегося хозяйства задачи усложнились, и трудно найти людей, одинаково хорошо понимающих и в промышленности, и в сельском хозяйстве.
Серьёзным было обвинение Хрущёва в недооценке других членов Президиума ЦК, в нетактичном с ними обращении, пренебрежении их мнением. Всё это относилось к взаимоотношениям между людьми в высшем партийном органе, и непосвящённым трудно судить о правомерности и обоснованности сказанного. Чего не бывает между людьми, особенно в запале спора. Тем не менее, здесь, видимо, была значительная доля истины: я сам неоднократно бывал свидетелем того, как отец, не стесняясь окружающих, выговаривал тому или иному члену Президиума за упущения в подведомственных ему вопросах.
Да и другие претензии соответствовали истине, но были, на мой взгляд, непринципиальны в серьёзном споре. Их было много. Можно только привести примеры.
Стараясь приблизить руководство к производству, отец настойчиво выселял Министерство сельского хозяйства из Москвы, стремясь при этом заставить чиновников чуть ли не своими руками возделывать опытные делянки.
Или присвоение президенту Объединённой Арабской Республики Насеру и вице-президенту Амеру звания Героя Советского Союза, вызвавшее широкое недовольство во всей стране.
Перечисление можно продолжать. И хотя все решения принимались коллективно Президиумом ЦК, автором считался один Хрущёв.
Сейчас эти обвинения сыпались на его голову как из рога изобилия. Каждый вспоминал давние и свежие обиды. Были претензии просто надуманные, хотя выглядели они для непосвящённых довольно основательными. Например, отца обвинили в том, что при визитах за границу он брал с собой жену или детей и возил их туда за государственный счёт. Однако членам Президиума было хорошо известно, что инициатором в этом вопросе был не Хрущёв, а Министерство иностранных дел, чью инициативу поддержал и «эксперт по Западу», ещё до войны много поколесивший по миру, Анастас Иванович Микоян. Аргументировалось же предложение тем, что так принято на Западе и присутствие членов семьи делает визит менее формальным, а обстановку – более доверительной. Нашему государству это ничего не стоило, так как расходы по приёму гостей при государственных визитах несёт другая сторона, а в самолёте во время спецрейсов пустых мест всегда достаточно. Тем не менее, внешне такое обвинение выглядело эффектно и впоследствии получило широкую огласку.
Очень грубо вёл себя Воронов. Он не сдерживался в выражениях. Когда Никита Сергеевич назвал членов Президиума своими друзьями, он оборвал: «У вас здесь нет друзей!» Эта реплика даже вызвала отповедь со стороны Гришина. «Вы не правы, – возразил он, – мы все друзья Никиты Сергеевича».
Остальные выступали более сдержанно, а Брежнев, Подгорный и Косыгин вообще молчали. Микоян внёс предложение освободить Хрущёва от обязанностей Первого секретаря ЦК, сохранив за ним должность Председателя Совета Министров СССР. Однако его не послушали: было решено снять со всех постов.
В то время мы не знали, что отец уже принял решение без борьбы подать в отставку. Поздно вечером он позволил Микояну и сказал, что если все хотят освободить его от занимаемых постов, он возражать не будет.
– Я уже стар и устал. Пусть теперь справляются сами. Главное я сделал. Отношения между нами, стиль руководства поменялись в корне. Разве кому-нибудь могло пригрезиться, что мы можем сказать Сталину, что он нас не устраивает, и предложить ему уйти в отставку? От нас бы мокрого места не осталось. Теперь всё иначе. Исчез страх, и разговор идёт на равных. В этом моя заслуга. А бороться я не буду.
Телефон наш прослушивался, и его слова мгновенно стали известны оппонентам.
Всё утро 14 октября прошло в томительном ожидании. Наконец около двух часов дня позвонил дежурный из приёмной отца в Кремле и передал, что он поехал домой.
Обычно днём он никогда домой не приезжал, а, экономя время, обедал в Кремле. Я встретил машину у ворот.
Отец сунул мне в руки свой чёрный портфель и не сказал, а выдохнул:
– Всё… В отставке…
Немного помолчав, добавил:
– Не стал с ними обедать. (Как правило, члены Президиума ЦК обедали вместе. Это стало своего рода традицией. Во время этих совместных обедов часто принимались важные решения, обсуждались насущные вопросы жизни страны.)
Всё кончилось. Начинался новый этап жизни. Что будет впереди – не знал никто. Ясно было одно: от нас ничего не зависит, остаётся только ждать.
Что ещё происходило на заседании, отец не сказал, а я не хотел травмировать его вопросами. Лишь спустя годы я узнал некоторые подробности.
Как мне рассказывали некоторые из очевидцев, ключевыми фигурами в деле отстранения отца в 1964 году были не Шелепин и Игнатов, а Брежнев с Подгорным, которые неоднократно в разговорах с членами Президиума затрагивали тему взаимоотношений с Хрущёвым. Брежнев жаловался на нетерпимость Хрущёва, резкие выражения в свой адрес. Особенно то, что отец назвал его как-то «бездельником».
Однако в этих разговорах речь об освобождении Хрущёва не велась. Брежнев только предлагал собрать Пленум ЦК и на нём «покритиковать» стиль работы отца. Тут, очевидно, сказалась нерешительность Брежнева, который боялся последнего шага.
Когда я неоднократно пытался узнать у отца о том, что же происходило на последнем для него заседании Президиума ЦК, я неизменно получал отказ: до конца жизни воспоминания об этих событиях были для него неприятны. И только в самый последний период по отдельным отрывочным высказываниям отца я составил более или менее полноценное представление о происходившем. В частности, о том, что говорил он сам в своём последнем выступлении.
Тогда, на Президиуме, отец сказал, что бороться он за власть не станет, поскольку не считает возможным идти против мнения большинства. Он говорил о роли партии и необходимости сохранения единства её рядов, что борьба в высшем руководстве вредна. Он извинился за возможно допущенные им грубые выражения или нетактичные поступки в отношении других членов Президиума и Секретариата ЦК, сказав, что в работе всё могло быть, но вины за эти упущения он с себя не снимает. Однако он решительно отмёл основные обвинения, выдвинутые против него. Отец упрекнул своих бывших соратников в отсутствии смелости – никто из них никогда не пытался заставить отца критически отнестись к собственным поступкам или решениям, все наперебой лишь поддакивали и во всём соглашались с его предложениями. Сохранить в таких условиях необходимую долю самокритичности, конечно же, архитрудно. Но никто не обратил внимания на его доводы.
Серьёзные претензии были выдвинуты против отца и в отношении некоторых внешнеполитических шагов, предпринятых в период его руководства страной. По его словам, речь шла о Карибском кризисе, о событиях на Суэце и об отношениях с Китаем. Отец тогда ответил, что, судя по всему, некоторых подводит память, поскольку все решения по перечисленным вопросам принимались коллегиально, большинством голосов. А теперь всю вину за упущения пытаются свалить на него.
Отец на Пленуме не выступал, и прений не было. Насколько мне это теперь известно, их попросту не допустили, поскольку опасались возможных неожиданностей.
По положению в партии с речью на Пленуме должен был выступать Брежнев или, в крайнем случае, Подгорный. Однако оба они отказались. Очевидно, руководили ими этические мотивы – в течение долгого периода они работали бок о бок с отцом. Доклад Пленуму решили тогда поручить Суслову как главному идеологу. Он, кстати, по слухам, ничего не знал о предстоящем перевороте, а узнав, был сильно напуган. Тем не менее, и на сей раз в ситуации он сориентировался мгновенно.
Хочу отметить и такой эпизод. Как говорила секретарь ЦК Компартии Украины Ольга Ильинична Иващенко, в начале октября она узнала о готовящихся событиях и попыталась по «ВЧ» дозвониться Никите Сергеевичу. Соединиться ей не удалось. Хрущёв был надёжно блокирован. На Пленум её не допустили, как и другого члена ЦК – Зиновия Тимофеевича Сердюка. Боялись, как бы чего не вышло.
Вскоре их обоих освободили от занимаемых постов и отправили на пенсию.
Возвращаюсь к тому октябрьскому дню.
После обеда отец вышел погулять. Всё было необычно и непривычно в этот день – эта прогулка в рабочее время и цель её, вернее, бесцельность. Раньше он гулял час после работы, чтобы сбросить с себя усталость, накопившуюся за день, и, немного отдохнув, приняться за вечернюю почту. Час этот был строго отмерен, ни больше ни меньше.
Теперь последние бумаги – какие-то материалы к очередному заседанию Президиума ЦК – остались в портфеле. Там им было суждено пролежать нераскрытыми и забытыми до самой смерти отца. Он больше никогда не заглядывал в этот портфель…
Длительность нынешней прогулки ничем не ограничивалась, просто надо было убить время, хоть немного освободиться от нервного напряжения последних дней.
Мы шли молча. Рядом лениво трусил Арбат, немецкая овчарка, жившая в доме. Это была собака Лены – моей сестры. Раньше он относился к отцу равнодушно, не выказывал к нему никакого особого внимания. Подойдёт, бывало, вильнёт хвостом и идёт по своим делам. Сегодня же не отходил ни на шаг. С этого дня он постоянно следовал за отцом.
В конце концов я не выдержал молчания и задал интересовавший меня вопрос:
– А кого назначили?
– Первым секретарём будет Брежнев, а Председателем Совмина – Косыгин. Косыгин – достойная кандидатура. Привычка отца оценивать кандидатуры, примеряя их к тому или иному посту, по-прежнему брала своё. – Ещё когда освобождали Булганина, я предлагал его на эту должность. Он хорошо знает народное хозяйство и справится с работой. Насчёт Брежнева сказать труднее – слишком у него мягкий характер и слишком он поддаётся чужому влиянию… Не знаю, хватит ли у него сил проводить правильную линию. Ну, меня это уже не касается, я теперь пенсионер, моё дело – сторона, – в уголках рта пролегли горькие складки.
Больше мы к этой теме не возвращались.
Вечером к нам пришёл Микоян.
Он рассказал, что после обеда состоялось заседание Президиума ЦК уже без участия отца. Микояна делегировали к нему проинформировать о принятых решениях.
Сели за стол в столовой, отец попросил принести чаю. Он любил чай и пил его из тонкого прозрачного стакана с ручкой, наподобие той, что бывает у чашек. Эту конструкцию – стакан с ручкой – он привёз из Финляндии. Необычный стакан ему очень нравился, и он постоянно им хвастался перед гостями, демонстрируя, как удобно из него пить горячий чай, не обжигая пальцев.
Подали чай.
– Меня просили передать тебе следующее, – начал Анастас Иванович нерешительно. – Нынешняя дача и городская квартира (особняк на Ленинских горах) сохраняются за тобой пожизненно.
– Хорошо, – неопределённо отозвался отец.
Трудно было понять, что это – знак благодарности или просто подтверждение того, что он расслышал сказанное. Немного подумав, он повторил то, что уже говорил мне:
– Я готов жить там, где мне укажут.
– Охрана и обслуживающий персонал тоже останутся, но людей заменят.
Отец понимающе хмыкнул.
– Будет установлена пенсия – 500 рублей в месяц, и закреплена автомашина, – Микоян замялся. – Решили сохранить за тобой должность члена Президиума Верховного Совета, правда, окончательного решения ещё не приняли. Я ещё предлагал учредить для тебя должность консультанта Президиума ЦК, но моё предложение отвергли.
– Это ты напрасно, – твёрдо сказал отец, – на это они никогда не пойдут. Зачем я им после всего, что произошло? Мои советы и неизбежное вмешательство только связывали бы им руки. Да и встречаться со мной им не доставит удовольствия… Конечно, хорошо бы иметь какое-то дело. Не знаю, как я смогу жить пенсионером, ничего не делая. Но это ты напрасно предлагал. Тем не менее, спасибо, приятно чувствовать, что рядом есть друг.
Разговор закончился. Отец вышел проводить гостя на площадку перед домом.
Правда? Вымысел? Зачем?
– После публикаций о жизни брежневского семейства упорно ходили слухи о сказочном существовании детей и внуков высоких государственных деятелей. Слышал и про вас, прошу извинить за откровенность, что ездите на отцовском ЗиМе (ГАЗ–12), имеете шикарную квартиру, огромную дачу, не говоря уже о золоте и бриллиантах. Где здесь правда, а где вымысел?
С. Хрущёв: Дачи нет, в моей двухкомнатной квартире вы были, золота и бриллиантов столько, сколько у любого москвича, живущего на зарплату. Что же касается ЗиМа, то это особая история. Когда отец ушёл на пенсию, то за ним из кремлёвского гаража действительно закрепили старенький ЗиМ с частным номером. С какой целью это было сделано, не берусь предполагать. К чести отца, автомобилем он пользовался нечасто.
Кстати, о драгоценностях. Недавно, во время выступления на одном из предприятий Москвы, меня спросили: «А правда ли, что Никита Сергеевич оставил вам чайный стакан бриллиантов?» Я в ответ рассмеялся. Откуда им взяться? Да, отцу в поездках дарили ценные подарки. Но он их все до одного сдавал государству. За этим, кроме всего, очень внимательно следила Нина Петровна. Вместе с отцом они считали, что те изделия из драгоценных камней или металла, которые вручались им в поездках, особенно в зарубежных, принадлежат стране, которую они представляют. В США, например, существует закон, который чётко разделяет, до какой суммы подарок государственному деятелю является личным, а после какой его нужно сдавать в казну. У нас же в семье был один неписанный закон: все подарки сдавать государству.
Если говорить о слухах, то создаётся впечатление, что у нас существует специальная организация, которая их выдумывает и распространяет. А иначе откуда могла появиться версия о том, что старший брат Леонид, лётчик-истребитель, погибший в войну, якобы не погиб, а сдался в плен, где благополучно дожил до сорок пятого года. И когда его нашли и хотели судить за предательство, Хрущёв пошёл к Сталину просить за своего недостойного сына. Но Сталин сказал: «Я своего не сберёг, а твоего пусть судят». Глупость, конечно, невероятная, но люди склонны верить всякой чепухе. Из этой же серии невероятная новость о том, что Солженицын служил у Власова. И многие другие небылицы. Кому это надо? Кто в этом заинтересован? Ответы на эти вопросы, видимо, мы получим нескоро.
Чита. Газета. Премия
Беседовать с Сергеем Никитичем было удивительно легко и просто. Без важности, с обаятельной отцовской улыбкой, он не только отвечал на вопросы, но и интересовался нашим краем, природой, людьми. Несмотря на разницу в возрасте и положении, он держался так, как может держаться только истинный интеллигент. Даже когда истекло обговорённое время нашей беседы, он ни словом не обмолвился, что его ждут дела, а лишь украдкой кинул взгляд на часы.
Поблагодарив за беседу, попросил права первой публикации воспоминаний Н.С. Хрущёва о строительстве (эту главу Сергей Никитич только недавно расшифровал с магнитофонной плёнки, но ещё не отредактировал).
– А почему бы и нет! – ответил он. – Если напечатаете те отрывки из воспоминаний, что вы отобрали, то пришлю продолжение.
Перегруженный впечатлениями от беседы, но больше всего от добровольного недельного затворничества во время прочтения рукописи, возвратился в Читу. Не прошло и десяти дней, как подготовил к печати и беседу, и главы из воспоминаний Н.С. Хрущёва. Положив на стол редактору достаточно объёмную работу в отпечатанном и вычитанном виде, стал ждать его решения. Прошло две недели, не меньше, когда после утренней планёрки Вячеслав Потапович Смирнов, редактор, что называется, от Бога, попросил задержаться. Его слова до сих пор звучат у меня в ушах, как будто он окатил меня ушатом холодной воды: «У цензуры никаких замечаний нет, зато постарались наши старшие братья, – и он кивнул головой в сторону обкома партии. – Я когда читал твою беседу, никакой крамолы не нашёл, а вот они (очередной кивок) почти наполовину сократили твой материал. А что делать? Сам знаешь, выше пупа не прыгнешь». (И только сейчас, по прошествии тридцати с лишним лет, имею возможность полностью опубликовать беседу с С.Н. Хрущёвым. – Прим. авт.)
Заметив моё вытянувшееся лицо, протянул сигарету (редкий знак внимания, так как никому курить в своём кабинете он не разрешал, хотя сам был заядлым курильщиком) и сказал: «Ты не расстраивайся: ведь главная цель достигнута, и в газете будут опубликованы воспоминания твоего главного героя». На другой день, видимо, для того, чтобы подсластить горькую пилюлю, на доске объявлений появился приказ. Цитирую его из трудовой книжки: «За выполнение важного задания редакции по подготовке материалов о Н.С. Хрущёве поощрить заведующего отделом строительства В.Н. Кибирева денежной премией в размере 30 рублей».
Не скрою, было чертовски приятно! Но ещё более приятными стали для меня очереди по субботам у газетных киосков. Когда мне сказали – не поверил. В очередную субботу, а мы печатали воспоминания именно в этот день в так называемой толстушке, я подошёл к киоску и спросил, за чем стоят люди. Ответ был краток и отозвался у меня, как бальзам на сердце: «За воспоминаниями Хрущёва». Не берусь утверждать, что эти публикации помогли поднять тираж газеты, но он значительно подрос и достиг космических высот: со ста тридцати тысяч до ста семидесяти шести тысяч! Что называется – почувствуйте разницу.
Ну как тут не вспомнить забавный эпизод из того времени, связанный с позицией редактора. По окончании месяца редактор то ли спросил, то ли хотел проверить на мне своё решение, когда сказал: «Думаю, что сыну Хрущёва неудобно платить обычный гонорар. Как ты считаешь, если мы заплатим ему повышенный?» В ответ я что-то буркнул по поводу того, что было бы неплохо вообще для всех сотрудников газеты поднять гонорар. Но редактор поступил так, как сам решил: вместо двадцати рублей за две полосы в толстушке он своей рукой-владыкой начертал пятьдесят рублей. За десять публикаций С.Н. Хрущёв получил 500 рублей. Сумма по тем временам весьма солидная, если учесть тот факт, что оклад заместителя директора заштатного НИИ С.Н. Хрущёва составлял 300 рублей, а оклад нашего редактора был на 50 рублей побольше. Вот так-то, знай наших!
Понятно, что и сам С.Н. Хрущёв был приятно удивлён, когда позвонил, поблагодарил за публикацию и попросил выслать ему ещё по два номера газеты. (До этого мы выслали ему такое же количество экземпляров.)
Потом мы обменивались редкими открытками по праздникам, ещё реже – телефонными звонками. А потом всё это прекратилось. Через несколько лет, в начале девяностых, из телевизора услышал, что сын «отца оттепели» С.Н. Хрущёв эмигрировал вместе с семьёй в Америку. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
Продолжение следует…
Владимир Кибирев, публицист, г. Чита