Детство нельзя стереть из памяти, потому как самые яркие его моменты впечатываются в наше сознание навечно, время о времени напоминая нам, что когда-то и солнце светило ярче, и трава была зеленее. Сегодня я хочу вернуться в детство и сходить на рыбалку к давно заросшему лесному озеру, дабы отдохнуть от бесконечного потока информации и отвлечься от мистики, которая, кажется, поглотила меня с головой.
На днях в редакцию газеты «Земля» пришло письмо, в коем читатель просил меня сочинить ещё одну страшную историю про охотников. Честно говоря, я даже не допускал мысли о том, что материалы мои, посвящённые непознанному, кто-то может воспринимать как чисто вымышленный труд. И смех, и грех! Нет, дорогие мои, моя фантазия не настолько богата, чтобы сочинять страшные сказки на ночь. Мне присылают случай из жизни, я его литературно обрабатываю для комфортного чтения и публикую, только и всего. А вы уже читаете, думаете и сопереживаете.
Короче говоря, мы отвлечёмся от всего этого, отправимся на двадцать пять лет назад и пойдём на рыбалку.
В девяностые годы, по моим воспоминаниям, и правда солнце светило ярче, и жизнь казалась легче, несмотря на то, что приходилось и учиться, и работать на огороде. Многие современные дети даже отдалённо не знают, что такое огород соток эдак в двадцать, где произрастают десятки кустов смородины, вишни, ирги, рябины. Где на сотни метров простираются заросли малины, где стоят громадные теплицы…
Всё это хозяйство требовало каждодневной заботы, ибо в то лихое время, когда зарплаты не давали по полгода, рассчитывать приходилось только на приусадебное хозяйство, дабы не умереть с голоду. Родители мои вкалывали с утра до ночи, поэтому и я постепенно втягивался в этот отрадный ручной труд. К тому же я ненавидел ходить в школу и делать никому не нужные (я был в этом абсолютно уверен) домашние задания, а работа на нашей плантации была отличным поводом не видеть проклятые учебники. Собственно, так и втянулся.
Любой труд свят, но и от него нужно временами отдыхать. В то далёкое время мы с братом отдыхали только на рыбалке, поскольку дело это было для нас новое, а всё новое манило своими туманными далями.
На самом деле, рыбалка для нас тогда была своего рода апофеозом, которому предшествовала долгая подготовка. Времена были простые, прогноза погоды в нашем дачном кооперативе, затерянном среди поросших лесом сопками, не было, поэтому собирались на свой страх и риск. Если из «гнилого угла» с вечера не притаскивало низкую хмурую серую наволочь, которая непременно сулила дождь, то можно было рассчитывать на комфортную рыбалку. Как будто дождь мог нас остановить! Брали куртки и всё равно шли. Хоть дождь, хоть град, хоть ветер, Господи, да хоть конец света! Шли и рыбачили.
Великим благом цивилизации был собственный будильник, который своим механическим треском поднимал нас в пять, а то и в четыре утра, в зависимости от того, сильно мы ли упахивались днём минувшим. Вставали стремительно, дабы не разбудить родителей в соседней комнате, и выходили на веранду, где в уголке уже стояло всё необходимое для похода. Зелёный бидончик с деревянной ручкой, почерневшей от времени, связка разношёрстных удочек, сапоги и дедовы куртки-дождевики.
Дорога от нашего дома лежала вниз по склону сопки, извиваясь меж дачными участками и спускаясь прямо к озеру. Вымощена она была крупными камнями специально, чтобы в слякоть и снег машины могли подняться в горку. Худые детские ноги в громадных сапогах гулко бухали по этой «мостовой», брякал бидон в руках.
День ещё только-только набирал силу, и это было моим любимым временем – два часа до восхода, когда природа только просыпалась. Как только первые лучи солнца стрельнут по спящему на сопке кооперативу, так сразу температура воздуха поднимется и клёв резко прекратиться. Предрассветное время на том безымянном озере – это абсолютная тишина, почти никогда не было даже ветра. За спиной нависает песчаный обрыв, слева пологая громадная гора уходит в сторону трассы, справа – тот самый «гнилой угол», зажатый сопками с двух сторон и уходящий длинным болотистым распадком в сторону старого пионерского лагеря. Среди всего этого величия чувствуешь себя мелкой песчинкой, которая осмелилась ловить рыбу ранним утром…
Именно там моей любимой птицей стала желна. Кто не знает, это большой дятел, который не стучит по дереву монотонно, а бьёт очень громко, быстро и с большими паузами. Этот звук, напоминающий треск дерева на сильном ветру, разносится по долине и теряется в сизом тумане, сползающим к озеру. Очень красивый таёжный звук, который я более никогда и нигде не слышал, хотя рыбачу до сих пор.
Мы идём по длинной песчаной дамбе в сторону болотистой части озера, где среди кустов уже маячит фигурка сгорбленного деда. Мы с ним привычно здороваемся, он буркает в ответ что-то вежливое, но неразборчивое.
Дед этот – местная легенда. Он мог поймать столько рыбы, что никому из нас тогда и не снилось. Удилища у него были импортные, шестиколенные, он ими забрасывал леску чуть ли не на середину озера. Мы со своими бамбуковыми коротышками не были ему конкурентами. Много позже я узнал, что дед этот был отцом первого директора местной школы, где когда-то училась моя мама, а потом и я. Мы не смели сесть порыбачить рядом с дедом, хотя озеро было общим. Дело не в скромности, дело в грязи, которая чавкала кругом и мешала устроиться. У него был просто восхитительный складной стульчик, который он размещал на кочке и устраивался с максимальным комфортом. Нам бы пришлось стоять.
Нашим любимым местом был куст на дамбе, под которым мы и ловили карасей. Глубины там были громадные – уже в двух метрах от берега вода скрывала с головой, что мы не раз проверяли, когда купались. Казалось бы, что тут делают караси? Они всю жизнь ловились только в прибрежных камышах. Тем не менее, у нас клевало, и клевало неплохо. Я лично ходил туда не ради рыбы, а ради покоя, своего рода медитации от немого общения с окружающей красотой и тишиной. Дачи, ярусом уходившие от озера наверх по склону, напоминали разноцветные домики какой-то сказочной страны. Они тонули в зелени и цветах, окружённые плакучими берёзами и яркими пятнами сирени. Мы сидели прямо на земле, свесив ноги с небольшого обрыва, и смотрели то на поплавок, но на деда, то на дорогу, то на дачи. Разговаривать не хотелось, да и не о чем было. Иногда, засмотревшись куда-то в даль, я не замечал, что поплавок прыгал, или брат не замечал свою поклёвку. Та рыбалка была настоящей, истинной, подлинной. Мы чётко знали, что будет завтра, что нам делать сегодня и что было вчера.
Больше такой рыбалки не будет никогда в жизни. Даже в самом распрекрасном месте невозможно прогнать из головы тревожные мысли о нашей тяжёлой взрослой жизни. Детство – это не срок, не отрезок и не период жизни, который можно осязать и чётко измерить. Детство нематериально. Поэтому я глубоко убеждён, что оно – другой мир. Потом, годам эдак к четырнадцати или шестнадцати, мы «умираем», дабы родиться вновь, вспоминая его, как далёкую сказку, куда невозможно вернутся.
* * *
Часов в шесть утра где-то в глубине кооператива начинали лаять собаки, греметь вёдра, стучать молотки. Народ просыпался! Напротив озера шла дорога, по которой к дачам приезжали их хозяева. Шла дорога та через большие арочные ворота, на которых время от времени катались дети, иногда требуя за проезд деньги.
Под этой дорогой берег полого сбегал к самой воде, а справа от этого места был небольшой песчаный пляж. Люди пешком приходили за десять километров из посёлка, чтобы искупаться в этом дивном озере, хотя в посёлке был свой собственный пруд. В небольшой заводи возились малыши, а вода там была тёплая, как парное молоко. Кто-то палил костёр, кто-то играл в карты на полотенце.
Да, это была другая жизнь. Когда я вспоминаю то время, даже не могу поверить, что всё это происходило со мной и всё это я видел своими глазами. Несколько лет назад я ездил к тем местам. Озеро со всех сторон заросло высоченными берёзами, выросли дети, визжавшие на пляже, уехали или умерли их родители, дед-рыбак тоже умер. И мою голову уже посеребрила седина.
Забавно, конечно: на нашей дамбе тогда никто не рыбачил, все располагались на том берегу, поэтому у нас была возможность смотреть на жизнь людскую как бы со стороны. Мы и смотрели, даже не думая о том, что всё это скоро закончится. Что не нужна уже будет наша дача, которая будет продана новым хозяевам, что мы все уедем навсегда в далёкий и шумный город.
Мы ни о чём таком не думали, мы считали, что так будет вечно, потому что в детстве как бы не было времени. Оно было бесконечным.
* * *
…Справа от нас стоит водокачка, которая подаёт воду на огороды дачников. Вот ковыляет на согнутых ногах старик с большим ключом в руках. Звякает цепь на сарайчике, слышится лязг металла. Железный короб, лежащий на мелководье, вдруг вздрагивает и начинает гудеть. Пошла вода, следовательно, и нам пора уходить. Этот гул работает лучше всяких часов.
Одиннадцать часов утра – нужно поливать малину и смородину. Мы сматываем удочки, собираем куртки с травы, так как день уже набрал силу и поднялась жара, и бредём домой, поднимаясь в гору. Поминутно киваем старикам, которые возятся у своих дач. Они давно знают нас, улыбаются, деловито осведомляясь об улове.
Слева возвышается пятиметровая стена из огромной акации, за которой виднеется покосившаяся телефонная будка. В ней даже висит телефон, он бесплатный и даже работает. Иногда я звоню своему однокласснику в посёлок, чтобы просто поболтать о наших детских делах.
Только-только наступило лето. Впереди три месяца столь долгожданных, столь выстраданных каникул. Впереди несчётное количество рыбалок, на которые в радость вставать затемно. Мы не думаем, чем кормить детей, которых у нас ещё нет. Мы не знаем, что такое болезни, безденежье, безответная любовь, что такое смерть. Мы ничего этого не знаем. У нас есть мама и папа, есть старая машина, есть дача, и это целый мир, которого более чем достаточно для счастья.
А с той рыбалки сохранилась одна-единственная фотография, которой я очень сильно дорожу.
Берегите себя!
Антон Доценко,
фото из личного архива автора