От редакции:
В этом и последующих номерах познакомим земляков с воспоминаниями племянницы известного в Забайкалье военного врача и краеведа Александра Капитоновича Белявского. Татьяна Алексеевна родилась в 1917 году в Екатеринбурге, в семье инженера-путейца Алексея Капитоновича Белявского, но многие годы жила в Чите, и её мемуары написаны с тёплым чувством к здешним местам и с тщательностью истинного учёного – была доцентом химического факультета МГУ. В 2012 году они впервые были опубликованы в журнале «Встречи» Забайкальского государственного университета под редакцией Галии Дуфаровны Ахметовой. Прислала мемуары ещё одна представительница славной фамилии Белявских – Ирина Вадимовна. С её предисловия и начнём…
Предисловие
«В 1996 году (как оказалось потом, за два года до смерти) моя тётушка Т.А. Белявская по моей просьбе написала небольшие воспоминания о детстве, юности и жизни в Забайкалье. Татьяна Алексеевна была научным сотрудником и написала интересные информативные мемуары, но эмоции в них скрыты в силу характера человека, их писавшего, и по привычке «молчания для выживания».
Воспоминания она закончила 1937 годом. Дальше писать было больно – началась война. Но я взяла на себя смелость привести одно письмо того времени и отрывок из дневника (о погибшем любимом человеке).
Т.А. очень заботилась о матери и родственниках. Была хранительницей старых традиций – всегда собирала гостей на Пасху и в Татьянин день 25 января, много читала, любила отдыхать в Юрмале. Умерла Татьяна Алексеевна в 1998 году и похоронена на Ваганьковском кладбище в Москве.
Так что, дорогие соотечественники, пишите для своих потомков и в память о наших предках, которые трудились, боролись, страдали, любили, созидали и заслуживают нашей памяти».
Ирина Белявская, г. Москва
Воспоминания Белявской Татьяны Алексеевны (1996 г., Москва)
Часть 1
Мне нравятся большие дружные семьи, в которых много братьев и сестёр, тётушек и дядюшек. В них собираются по праздникам и поддерживают друг друга в беде. У нас, к сожалению, была очень маленькая и очень замкнутая семья – родители и я с братом. Контакты между родителями и их родственниками были редки и сводились, как правило, к нерегулярной переписке. Поэтому я знала лишь нескольких родственников, а о других слышала лишь случайно. Нам ничего ни о ком не рассказывали. Это можно объяснить как характерами моих родителей, так и временем, в котором мы жили, – родственники представляли или прямую опасность (если они дворяне, купцы, священнослужители), или потенциальную (можно было иметь прекрасную для большевиков рабоче-крестьянскую биографию, но если кто-то из семьи в широком смысле слова становился врагом народа, то репрессиям или гонениям подвергались все остальные). Сознательно ли родители избегали посвящать нас в дела семейные, или это был инстинкт самосохранения, но факт остаётся фактом – о своих родственниках я знаю, к сожалению, очень мало и о том немногом, что мне известно и что я случайно услышала, я расскажу ниже.
Отец Алексей Капитонович Белявский родился 21 января 1889 года в Оренбурге в семье священника. Он был самым младшим ребёнком, кроме него были сёстры и старший брат Александр Капитонович Белявский (дядя Саня). Дядя Саня был много старше отца и, когда отец учился в институте, помогал ему материально, так как их отец умер, когда Алексею Капитоновичу было совсем мало лет.
Дядю Саню я помню хорошо. Он несколько раз приезжал к нам в Читу, когда я была уже большой девочкой. Он был военным врачом, генералом царской армии, жил вместе с женой Юлией Петровной и дочкой Женей (она намного старше меня) в Сретенске. Подозреваю, что он участвовал в Русско-японской войне, а потом остался в Забайкалье, а может быть, попал туда каким-нибудь другим образом.
Это был крупный человек, деятельный и добрый, с нами детьми был очень ласков. Видимо, он был хорошим врачом и в Сретенске был известен и уважаем. Особенно любили его забайкальские казаки, которые не раз спасали его от большевиков, так что дядя Саня не подвергался репрессиям и умер своей смертью в начале 30-х годов.
Дядя Саня очень любил Забайкалье, интересовался природой и историей этого прекрасного края. В 1925 г. он издал книгу «Декабристы в Забайкалье». Я слышала также, что он издал ещё одну – о природе Забайкалья. Этой книги я не видела, у нас её не было, но подозреваю, что он, как врач, писал и о многочисленных минеральных источниках края.
Что ещё я знаю об этой семье? Тётя Юля пережила мужа на несколько лет. Женя училась в консерватории в Иркутске, как сложилась её судьба, не знаю. Время от времени она присылала нам свои фотографии, к сожалению, их не датировала.
Моя бабушка (Анна Борисовна Белявская. – Прим. составителя) тоже жила в Сретенске. Видимо, она после смерти мужа (Капитона Белявского, священника) перебралась из Оренбурга вместе с дочерьми поближе к сыну. О бабушке я ничего не знаю и не помню её. Когда мы приехали в Сретенск, мне было около двух лет и жили мы там очень недолго. Бабушка умерла в середине двадцатых годов, я даже не знаю, сколько сестёр было у отца – две или три. Знаю, что они (все?) окончили консерваторию, а одна из них была замужем за банковским служащим жила в Харбине. Харбин на Дальнем Востоке играл роль Парижа – театры, рестораны, магазины, и в 1925 году моя мама (Лидия Никитична) ездила туда за покупками. Останавливалась и жила в семье сестры моего отца. Там же она познакомилась с племянницей Симочкой – почти взрослой девушкой. Из чего я делаю вывод, что эта сестра отца была намного его старше. Может быть, старше дяди Сани.
Моя мать Лидия Никитична Ключникова родилась в Уфе в 1894 году. Отец её к 20 годам был крупным военным или крупным полицейским чином. Я сужу об этом по тому, что его семья жила в Екатеринбурге в доме генерал-губернатора (имела там, судя по всему, большую казённую квартиру). О дедушке в семье говорили очень глухо. Погиб он где-то в 1918 году. Даже бабушка Надежда Александровна Ключникова, как мне кажется, не знала, где и как.
Бабушка имела 12 детей, половина которых умерли в раннем детстве, до взрослого состояния дожили шестеро: три сына и три дочери. Один из сыновей, Андрей, офицер царской армии, погиб во время Первой мировой войны. Второй, Михаил, был художником. У нас в Чите были две его картины. Я их хорошо помню. На одной была изображена гейне-лермонтовская сосна. Картина была хорошо написана (маслом) – лунная ночь и одинокая сосна в снегу. На второй, написанной в мрачных тонах, была изображена нищенка с ребёнком.
Михаил умер в Москве в 1918 году от испанки. Таким образом, к двадцатым годам осталось три дочери (Ключниковых) – старшая Вера Никитична, средняя Лидия Никитична и младшая Зинаида Никитична и сын – Виктор Никитич.
Не помню точно, когда бабушка появилась у нас. В Чите она уже жила у нас, но, может быть, она приехала к нам и раньше. На бабушке было всё хозяйство нашей семьи. Она стирала, шила, стряпала, приглядывала за нами, детьми. Была немногословна, не очень ласкова, но заботлива. Груз тяжёлой жизни и потерь давал о себе знать.
Бабушка жила у нас до самой смерти в начале тридцатых годов. Боюсь, мы не очень её ценили и любили, много позднее я это поняла.
Ну а теперь о Викторе, нашем дяде, самом младшем из сыновей бабушки (братьев Ключниковых). Он тоже был офицером царской армии, появился у нас в Чите примерно в 1922–23 гг., некоторое время жил вместе с нами. Это был красивый статный с военной выправкой человек, открытый и весёлый. Он любил возиться с Вадей, у них были какие-то свои игры. Меня он называл профессором, так как я, начитавшись Жюля Верна и Уэллса, бредила марсианами, селенитами, вечерами просила папу показывать мне созвездия и звёзды. Не знаю, работал ли Виктор, думаю, что да. Вскоре он женился на Полине Ивановне Аршиновой. Отец её был священником, а она была то ли телефонисткой, то ли телеграфисткой. Виктор называл жену не иначе как «милочка», и она вполне отвечала такому обращению. Я её помню изящной миниатюрной женщиной, с пышными пепельными волосами, большими серыми глазами и густыми чёрными невероятной длины ресницами. Таких ресниц я больше никогда не видела. Молодожёны снимали не то квартиру, не то комнату. Я один раз была у них, и меня поразила сверкающая чистота той комнаты, которую я запомнила. И ещё ярким воспоминанием остался серый шифон с красными маками, который мама привезла Полине Ивановне из Харбина в 1925 году.
Я думаю, что Виктор был слишком заметен в таком небольшом городе, как Чита, а это становилось совсем небезопасно. Во всяком случае, примерно в 1926 году они уехали в Ташкент, где прочно обосновались. Виктор работал бухгалтером, кажется, неплохо зарабатывал; Полина хорошо шила и подрабатывала, помогая мужу. У них родились две дочери – Ева и Инна. К сороковым годам мы стали слышать, что Виктор болеет (что-то с лёгкими), тем не менее, он благополучно пережил войну и умер в начале 50-х годов, Полина Ивановна пережила мужа на несколько лет (теперь дочери живут в г. Электросталь Московской области, 2012 г.).
Теперь о дочерях бабушки. Вера Никитична (я её никогда не видела) была замужем за Добромысловым, инженером-химиком. Они жили в Симбирске. У них был сын Алёша. Муж Веры Никитичны умер в начале тридцатых годов, и она с сыном перебралась в Ташкент. Таким образом, там образовалась своеобразная колония. Вскоре (в 1936–37 гг.) студент Алёша был арестован. О его дальнейшей судьбе ничего не известно, несмотря на многочисленные и беспрестанные хлопоты тёти Веры. Она писала нам, что его оговорил хороший «друг» по институту. В 1944 г. Вадя (мой родной брат – Белявский Вадим Алексеевич), окончив Самаркандское военное училище, проездом в Ленинград посетил Ташкент. Там был очень тепло встречен всеми обитателями колонии. Все ещё там были живы (тётя Вера умерла в конце 40-х гг.).
Зинаида Никитична была самым младшим и любимым ребёнком семьи Ключниковых. Она, по-видимому, успела до революции или в начале её окончить гимназию. У нас в Чите Зинаида появилась вместе с Виктором или примерно в то же время, что и он. Это была очень эгоистичная набалованная женщина с тяжёлым характером. Она могла неделями с кем-то не разговаривать, а меня просто третировала, была со мной высокомерна и всячески старалась подчеркнуть моё невежество: «Ты это не знаешь? Ты это не читала?» Меня это, видимо, ранило (а было-то мне лет 7–8), и вскоре я бешено накинулась на книги, которые стали спутниками моей жизни. Лучшим времяпрепровождением для меня было и остаётся чтение.
Когда я окончила десятилетку, никто, особенно преподаватели литературы и истории, не сомневался в том, что я пойду на литфак или истфак. Но я выбрала более практичную профессию и не жалею об этом. Однако, поступив на химический факультет МГУ, я ещё долго в свободное время бегала в Ленинку, читала Еврипида, Софокла, Лукреция, Горация, Данте и Петрарку. И я считаю, что всем этим я обязана тётке Зинаиде Никитичне. Однако очень давно, когда смешно и нелепо было думать о племянниках, я решила, что никогда не буду общаться с ними так, как обращались со мной.
Зинаида жила с нами в Чите, на некоторое время осталась там, когда мы уехали в Москву. Потом приехала, жила у нас недолго, ездила в Ташкент, но там не прижилась, вернулась в Москву. Жила отдельно, не поддерживала с нами связи. Умерла она в конце пятидесятых годов.
Вот, пожалуй, всё, что я знаю о своей родне.
Часть 2
Мой отец Белявский Алексей Капитонович окончил в Оренбурге реальное училище и поступил в Институт инженеров путей сообщения императора Александра I в Петербурге. Сохранилась фотокарточка, которая удостоверяет его личность при поступлении. Институт он окончил в 1912 году, получил диплом, в котором говорится, что «Белявский А.К., прошедший курс и успешно выдержавший выпускные испытания, по представлению Совета института утверждён 8 июня 1912 г. министром путей сообщения в звании инженера путей сообщения с правом составления проектов и производства всякого рода строительных работ и с правом на чин коллежского секретаря при поступлении на государственную службу».
С 1912 г. начинается его послужной список на Уральской Северо-Восточной железной дороге. Зачислен он помощником начальника дистанции постройки железной дороги, через год – начальником; в 1914 г. назначен старшим инженером технического отдела, в 1918-м – начальником 4-го участка пути Уральской ж.д.
Карьера отца шла по восходящей. Следует сказать, что отец был очень трудолюбив, обязателен и, безусловно, высоко квалифицирован. Я его иначе не представляю как за письменным столом с логарифмической линейкой в руках, составляющим бесконечные экспертизы на проекты и самого составляющего проекты (это уже в Москве). Таким образом, отец жил на Урале.
Не знаю, где и как он познакомился с мамой. Она по окончании гимназии в Екатеринбурге в течение года училась на Бестужевских курсах в Петербурге. Поженились родители в Екатеринбурге в 1915 году, где я родилась в 1917 году 28 апреля (по новому стилю).
В Забайкалье родители уехали в 1918 году уже из Туринска (это где-то рядом с Екатеринбургом). Уехали они, судя по всему, поспешно, напуганные событиями, в Сретенск, где с 1919 года отец работал помощником начальника 17-го участка пути станции Сретенск Забайкальской железной дороги.
Сретенск расположен на реке Шилке между сопками, одна часть, собственно город, – на одном берегу, станция – на другом. Мы, естественно, жили на станции, как и полагалось, в казённом доме, а дядя Саня и другие родственники – в городе.
Был разгар Гражданской войны. Белые и красные попеременно сменяли друг друга, появлялись также и японцы, отцу приходилось не раз прятаться, так как каждая сторона требовала чего-то от железной дороги. Вскоре по приезде наш дом сгорел дотла. Белые – на одной из сопок, красные – на противоположной палили фугасными снарядами друг в друга. Один снаряд попал в столярную мастерскую, которая находилась рядом с нашим домом, вспыхнул пожар, который моментально перекинулся на дом. Кажется, это было ночью, но совершенно точно под Вербное воскресенье. Родители схватили меня и кое-что и лежащих на виду вещей – серебряные ложки (целы до сих пор с вензелем ЛК), какие-то ювелирные украшения и, в чём были, выбежали из пылающего дома.
Родители были обеспеченными людьми. Отец до революции неплохо зарабатывал, мама получила, по её рассказам, очень хорошее приданое – ковры, сервизы, серебро, бельё и пр. В Туринске у них была хорошая обстановка. Спешно покидая Урал, они взяли с собой всё необходимое, достаточное для нормальной жизни. Остальное было оставлено на хранение, как казалось отцу, преданному ему, честному человеку с тем, чтобы, когда всё поуспокоится, вещи будут возвращены хозяевам. Забегая вперёд, скажу, что этот человек отказался что-либо возвращать под каким-то предлогом. Хотя отцу было известно, что всё оставленное находится у него. Видимо, лозунг «грабь награбленное» имел уже широкое распространение. Единственное, что появилось у нас позднее, – граммофон, который был отдан на хранение кому-то другому, – гордость и любовь отца. Граммофон был куплен в 1915 году и являлся самой последней моделью граммофонов (без трубы) фирмы «Пишущий амур». Был и прекрасный набор пластинок (около 200 штук) – симфоническая музыка (Бетховен, Григ, Шуберт), оперные арии и романсы в исполнении Шаляпина, Неждановой, Собинова, Смирнова, Вари Паниной, Вяльцевой, Морфеси и др. Впоследствии граммофон путешествовал с нами повсюду.
До войны, естественно, не было никаких намеков на телевидение, радио находилось в зачаточном состоянии – я ещё помню наушники, ящичек с кристаллом, в который тыкали проволочкой, чтобы поймать звук. Первый приёмник «Рекорд» появился у нас в самом конце 30-х годов – отец получил его в виде премии. Но музыка благодаря граммофону была у нас всегда, и музыка высокого класса. Сейчас граммофон находится у моей племянницы. Большая часть наиболее ценных пластинок была продана во время войны, остальные находятся у меня.
После пожара в разгар Гражданской войны и полной разрухи в стране родители остались абсолютно без всего. Родные, по-видимому, помогли самым необходимым, а в железнодорожных мастерских сделали кое-какие вещи. Например, поместительный и очень прочный сундук, который доехал с нами до Москвы, и стол в квартире на Ср. Трёхгорном переулке, где и был оставлен, когда мы переехали в Щукино, металлическую ванну – она пережила сундук и переехала в Щукино, правда, в качестве тары. Я сейчас просто удивляюсь качеству железа, из которого она была сделана, – никогда не протекала, не ржавела, хотя в ней не только купали меня и позднее Вадю, но без конца стирали. Наверное, были сделаны и какие-то другие предметы.
Наступило Рождество, мои тётушки смастерили ёлочные игрушки, которые я помню, так как они фигурировали и в Чите – хлопушки, бумажные цепи, вырезанные из открыток фигуры, наряженные балеринами и пр. (целы до сих пор – 2011 г. – Прим. составителя).
Жизнь, конечно, была трудной. Знаю, что на каком-то участке сопки родители выращивали картофель, была куплена корова. Её я помню уже по Чите – чёрно-белая комолая, её так и звали Комолка. Мама жаловалась на её плохой характер, она норовила уронить подойник, хлестнуть хвостом по лицу и пр. Но думаю, что дело не в характере, а в том, что с ней неумело обращались.
Рассказывают, что я очень любила ходить к тёте Юле и всегда спешила, идя через замёрзшую Шилку. Зимой люди ходили по льду реки, но, очевидно, там был и мост. У тети Юли я не всегда вела себя прилично и говорила «ещё» и «ещё», требуя блюдо, которое мне понравилось.
Примерно в 1921 году мы перебрались на станцию Хилок. Жили мы в Хилке недолго. Мне запомнился большой дом с застеклённой террасой, стоявший в саду, и два события – отец с сеткой на голове и с приспособлением, испускающим дым (не знаю, как называется) (дымарь. – Прим. составителя), достаёт соты из ульев; и всю жизнь я помню тот восторг, когда отец из командировки привез мне 4 конфетки – две мятные и две барбариски. До этого я вообще не видела конфет. Это достаточно характеризует скудность нашей жизни.
В 1922 году мы переехали в Читу. Чита – это главный город Забайкалья (там находилось Управление Забайкальской ж. д.) и по тем временам – большой город. Чита стоит на реке Ингоде, и в то время различали Читу-1 и Читу-2. Чита-2 – это город, а Чита-1 – станция и всё, связанное с ней.
Мы поселились в Чите-1, как тогда и полагалось, в казённом доме. Квартиру я не помню, помню только полутёмную кухню с большой плитой. Но двор помню хорошо – довольно большой, пыльный, без единого кустика, с хозяйственными постройками, в одной из которых поселилась наша Комолка, с дощатым из горбыля забором.
Три события запомнились мне очень ярко. Опишу их в хронологическом порядке.
Отец часто ездил в командировки, чаще всего это было связано со сложностью Забайкальской ж. д., один участок которой проходил мимо озера Байкал. С одной стороны были почти отвесные скалы, с другой – озеро, а между ними узенькая полоска, по которой и проходил железнодорожный путь. Там часто случались камнепады, размывы пути – всё это требовало непрерывного внимания служащих железной дороги. Насколько помню, случались там и крушения поездов. На этот раз он отправился в Харбин, что было связано с делами КВЖД (Китайско-Восточная железная дорога). Вот из этой-то командировки отец привёз мне мои первые в жизни игрушки – куклу и мяч. Куколка была фарфоровая, размером 20–25 см, с закрывающимися глазками. Она прожила нормальную кукольную жизнь, не помню, как и при каких обстоятельствах я рассталась с ней. Но мяч! Он был белый, большой (поменьше волейбольного), очень прыгучий. Я сейчас же выбежала с ним во двор, и почти в ту же минуту мяч… угодил на гвоздь в заборе. Он сник, так же, как и я. Потом на него наклеили большую чёрную заплату, но он еле-еле прыгал и потерял как вид, так и свойства.
Второе событие – появление на свет брата Вадима. Для меня это было полной неожиданностью. Но никаких особых эмоций не вызвало и жизнь мою не изменило. К ребёнку меня не очень подпускали, это меня не огорчало.
И, наконец, я помню очень холодный зимний вечер, мы все почему-то выходим на улицу, темно, стоит морозный туман, и вдруг начинают гудеть гудки. Кто-то говорит: «Хоронят Ленина». Это имя я услышала тогда впервые (в 1921 году Т.А. было 4 года. – Прим. составителя).
В самом начале 1924 г. мы переехали в Читу-2 и сняли нашу первую неказённую квартиру у Абрама Викторовича Цема. А. В. напоминал царского генерала – дородный, румяный, с пышными бакенбардами, густой шевелюрой. Он был приветлив, доброжелателен, как и его русская жена Клавдия Ивановна, тоже крупная добродушная женщина. Мы снимали у А.В. дом, в полуподвале которого жил он сам с женой. До революции это был богатый человек. У него было два дома, большой участок земли, выезд. А после революции в порядке «самоуплотнения» он вынужден был изменить образ жизни. Не уверена, что впоследствии он уцелел. Дом, в котором мы поселились, стоял в конце Большой улицы, это главная улица города. Теперь она называется им. Ленина.
Продолжение следует…