Продолжение. Начало в № 20.
И уже утром, перед работой, отпиваясь после вчерашнего чаем, Андрей с удовольствием рассказывает жене и сыну:
– Серёга, как всегда, накрыл поляну по первому разряду! Хорошо посидели! Детство вспомнили, как дрались, играли в войнушку с кирпичанами:
Кирпичане наступали,
Мы штыки подставили.
Кирпичане отступали,
Башмаки оставили!
Вспомнили отцов. Ведь мы оба росли безотцовщинами. Серёга-то хоть знает, где похоронен отец, несколько раз ездил в Монголию к братской могиле на Халхин-Гол, а мы про своего отца так ничего и не знаем.
– Батя, так мы можем узнать! – вдруг ошарашил Андрея сын Сергей. – Я слышал, вышел закон, позволяющий родственникам репрессированных знакомиться с делами. Нужно только заявление подать в соответствующие органы.
– Чё же ты раньше-то молчал? – с досадой прервал Андрей сына и продолжил: – Давай-ка узнай, что и как, куда там надо подавать это заявление.
* * *
Ответ из областного ФСК пришёл в августе, в самый разгар сенокоса. В нём сообщалось, что в период с 5 по 20 августа можно подъехать в ФСК и ознакомиться с делом.
– Эх! Хорошие дни стоят, самое время для сенокоса, – прочитав ответ, заметил Андрей и распорядился, обращаясь к сыну и зятю Вадиму: – Поедем завтра все вместе в Читу на твоей машине, Вадим. Ничего! Сенокос подождёт, на один день можно съездить.
В Управлении ФСК после непродолжительной беседы о том, что нельзя преследовать, если живы, людей, оговоривших отца, а также их родственников и вообще, по возможности, не распространяться о том, что узнают, Андрея с сыном провели в комнату, где на столе уже лежало дело.
– У вас есть три часа, чтобы ознакомиться с делом, – предупредил сопровождающий и добавил: – Если есть фотографии отца в деле, их можете забрать.
В самом начале дела было заявление на имя начальника НКВД по Оловяннинскому району Козыренко П.А. об антисоветской деятельности граждан, проживающих в посёлках Оловорудник и Ононск, – всего двенадцать фамилий. И когда читающий дело сын дошёл до подписей заявления, Андрей взволновано произнёс:
– Ну и кто же они, эти твари, кто не пожалел, оставил нас семерых с матерью без отца?
– Ручников! – прочитал первую фамилию сын.
– Парторг рудника! – прокомментировал Андрей.
– Толокнов!
– Председатель рудкома рудника! – снова прокомментировал Андрей.
– Николаев!
– Маргарин! А этот наш, ононский, всё тёрся возле начальства в управлении рудника. То завхозом работал, то ещё кем-нибудь. Хоть хреновеньким, но начальником!
– Подгорбунский!
– Кто-кто? – не поверил Андрей и с надеждой переспросил: – А инициалы какие?
– И.П., – прочитал сын.
– Вот это история! Серёгин отец! Точно он! Он ведь тогда был секретарём комсомольской организации рудника. Вот тебе и герой Халхин-Гола!
Если сказать, что Андрей был потрясён, это значит ничего не сказать.
* * *
И снова пришло лето. И снова утром по центральной улице Ононска по направлению к дому Андрея шёл капитан первого ранга. Андрей уже ждал друга возле калитки. Когда тот подошёл к дому, на радостное приветствие Сергея он вместо ответного приветствия сухо произнёс:
– Мы в Чите в ФСК ознакомились с делом отца, – и, заметив, как сразу побледнел Сергей, уже твёрдо, с чувством справедливости продолжил: – Ты знал все эти годы, что твой отец оговорил моего отца! И все эти пышные встречи с барского плеча устраивал, чтобы как-то загладить вашу вину! Какое одолжение! Капитан первого ранга, сын героя Халхин-Гола снизошёл до ветфельдшера Андрюхи. А я-то считал тебя настоящим другом! Ответь мне, ты всегда знал про наших отцов, все эти годы?
– И да, и нет, – немного помедлив, взволнованно ответил Сергей.
– Как это? – с недоверием переспросил Андрей.
– А вот так! – уже более спокойно проговорил Сергей и предложил: – Раз уж ты всё знаешь, пойдём присядем на балабоновскую лавочку. Разговор, я думаю, будет долгим. В тридцать седьмом, когда арестовали твоего отца, и до недавнего времени я, конечно, ничего не знал о доносе, – начал Сергей, – а обо всём перед смертью нам с сестрой рассказала мать. По её словам, отец рассказал, что тогда никто и не писал заявление. Просто перед Новым годом в управление Оловорудника приехал начальник НКВД района Козыренко и попросил собрать актив рудника в рудкоме. После того, как в рудкоме собрались парторг, председатель рудкома, секретарь комсомольской организации и ещё член парторганизации, он настойчиво предложил: «Необходимо изобличить извергов, приспешников мирового империализма. Вот заявление, необходимо его подписать. Естественно, все подписали. Ты ведь понимаешь, в то время отказ от подписи значил подписание себе и своей семье приговора. Помню, тогда отец очень сильно изменился, он как-то замкнулся, помрачнел, стал совсем не похожим сам на се6я. А когда пришла ему повестка в армию, он очень обрадовался. И там, на Халхин-Голе, отец, видимо, себя не жалел, лез в самое пекло. Твоего отца реабилитировали. А мой? Он сам себя не реабилитировал, так и погиб с чувством вины. Вот такая нехорошая история получилась.
– Да, тогда страшное было время, – немного помолчав, тихо произнёс Андрей, и уже как-то спокойно продолжил: – Там, в деле, было продолжение. Там было два письма о несправедливом приговоре на имя Калинина и Сталина. Написал их и отправил из заключения каким-то чудом Костя Шкляр. И ты знаешь, дело пересмотрели. Из подписавших донос к моменту пересмотра дела в живых уже не было твоего отца и Ручникова, который наложил на себя руки. Остальные двое, Толокнов и Николаев – Маргарин, признаны врагами народа и получили сроки за оговор. Так что история твоего отца для тебя, как бы это чудовищно ни звучало, оказалась счастливой. Если бы всё пошло по-другому, то не было бы у тебя нахимовского училища, не было бы сегодня капитана первого ранга Подгорбунского, а был бы ещё один сын врага народа. И, кстати, о реабилитации. Маргарин не вернулся из тюрьмы, ходили слухи, что его там убили. В пятидесятые годы, когда пересматривались многие дела репрессированных, родственники Маргарина писали о его реабилитации, а его ведь так и не реабилитировали. А мой-то отец, оказывается, умер в лагере через год после ареста.
Станция Решёты Красноярского края. Костя Шкляр один вернулся оттуда из лагерей. И знаешь, сколько бы я ни пытался его расспросить об отце, даже подпаивал, – ничего. Могила! Во как запугали! Не знал я о пересмотре дела.
– Да! Страшное было время! – отозвался Сергей и после, немного помолчав, откровенно признался: – А знаешь, с высоты прожитых лет, когда я завёл свою семью, детей, у меня язык не поворачивается осуждать отца. Более того, будь на его месте я, не знаю, как бы поступил в такой ситуации.
– Да! Чем дальше живёшь, чем становишься старше, тем всё явственнее начинаешь понимать, что в жизни не так уж всё просто, – согласился Андрей.
* * *
А утро над Ононском набирало обороты. Уже давно прошли все, кто был занят на работе в совхозе, и редкие прохожие удивлялись, видя издалека сидящих с утра на балабоновской лавочке мужчин. Ведь обычно вечером на ней собирались соседи, разговаривали, обсуждали всевозможные события, а после этих посиделок ночью здесь находили приют влюблённые парочки. Но, подойдя поближе и узнав сидящих на лавочке мужчин, проходившие односельчане независтливо про себя отмечали: «Эх! И повезло же Андрюхе! Какой у него друг!»
Александр Петров,
фото Виолетты Вдовяк