Для меня самым важным, самым святым, самым долгожданным и чуть ли не сакральным местом на земле всегда являлся дом. В те далёкие времена, когда я был малоимущим студентом и затемно возвращался домой зимним вечером после института, я часто смотрел на освещённые окна высоток и с завистливой грустью думал о том, что у людей за этими окнами было то, что мне пока недоступно.
Помотался я по съёмным квартирам знатно, Господи, где я только не жил. Сначала у некой бабули снимал с приятелем комнату, в которой не работали розетки и люстра. Зимой приходилось ложиться спать в шесть часов вечера, поскольку заняться в кромешной тьме было абсолютно нечем, даже книгу не почитать. Потом переехал в двухкомнатную квартиру, которую сдавала ещё одна бабушка, свихнувшаяся на православии. Она ушла в монастырь, но квартиру предприимчиво сдавала. Загаженное жилище я вытерпел пару месяцев, потом переехал к очередной бабке. Тут всё было в порядке, и прожил я у неё почти год. И опять переезд – в трущобы на улице Трактовой, которые давным-давно снесли. Подселение к сестре, где мы ютились всемером в однокомнатной квартире. Три года жизни в общаге с такими условиями, что на четвёртый этаж корпуса даже комендант боялся подниматься. Потом несколько лет прожил в подвальчике деревянного дома, где был такой дубак зимой, что шторы примерзали к подоконникам. Короче говоря, ценить свой собственный угол я научился с самых юных лет студенчества.
В детстве у меня было два дома, и я их не мог разделять по привлекательности, удобству или комфорту, потому что мне было хорошо и там, и там. У нас была квартира в посёлке Первомайский – очень уютная, тёплая и просторная, с тремя комнатами. Естественно, у нас с братом была своя комната, которая именовалась детской, в которой мы могли делать что хотели. Играли в войну, устраивали баталии подушками, и всё в таком духе. Вторым домом была дача, где мы проводили огромное количество времени. Сейчас у моего тестя дача в сорока километрах от Читы, шибко часто кататься туда не получается. У нас же была дача в кооперативе «Сад «Берёзка», и находился он всего в шести километрах от Первомайского. Естественно, мы мотались туда каждую свободную минуту, потому что дел там было невпроворот.
Как уже знают мои читатели, каждый май я пашу огороды мотоблоком, дабы отдохнуть от моей журналистской деятельности. Люди на тех огородах жалуются, мол, ох, как тяжело работать на земле, ничего не успеваем. Я со снисходительной улыбкой лишь качаю головой, думая: «Да что же вы можете знать о земле?» Три куста смородины, рядок малины, пять грядок и полторы сотки картошки. И это вы называете огородом?
Дачу держали мои деда Толя и бабушка Дуся. Сейчас я с ужасом думаю о том, как же они справлялись со своей плантацией, будучи уже на пенсии. Чтобы мои читатели понимали масштабы того огорода, могу сказать, что там было примерно сто метров малины, причём малины настоящей, высотой под четыре метра. Восемнадцать кустов смородины, две яблони, причём одна из яблонь была стелющейся. Я даже не могу подобрать эпитеты, чтобы описать вам размеры этой яблони. В общем, при традиционной прополке из-под неё выносили шестьдесят вёдер травы, а при сборе урожая в одной из комнат пол был сплошь засыпан яблоками в несколько ярусов. Были две теплицы на печном отоплении. Одна из теплиц была почти сорок квадратных метров, она давала примерно семьдесят вёдер помидоров. Мы держали также три картофельных поля. Два были совсем крошечными, по шесть соток, а одно – побольше, шестнадцать соток. После смерти стариков мама решила, что у нас недостаточно большое приусадебное хозяйство, и купила соседнюю дачу. Теперь малины стало ещё больше, появились ирга и черноплодная рябина, высадили десять кустов вишни и пять кустов сливы.
Я не представляю, как старики справлялись с таким огромным огородом. При этом бабушка держала ещё сто куриц и двух чушек. Думаю, про шестнадцать ульев с пчёлами нет смысла рассказывать.
Несмотря на то, что работы было невпроворот, я обожал дачу, потому что она ассоциировалась у меня со вторым домом. Скучать не приходилось, но и от работы мы не загибались. Дед раз в несколько дней ходил к своим друзьям на другой конец дачного кооператива и всегда возвращался оттуда с булочками в сахаре. Ни у одного кондитера ни здесь, ни за границей я не ел ничего вкуснее этих булочек.
Дача никогда не оставалась в том виде, в котором была год назад, потому как постоянно расширялась. Деда Толя устроил широченный верстак для работы. Он был таким громадным, что по нему можно было ездить на самокате. Потом залил из бетона эстакаду для ремонта машин и сделал баню. Баня та была непроста, потому как соединялась с теплицей и имела два окна. В заморозки баню топили и распахивали форточки – пар шёл к помидорам, защищая их от холода. Хотя я был ещё совсем маленьким, мне поручались некоторые дела по хозяйству – выбросить в яму овощные очистки, натаскать ковшиком воды из бака в чайник и так далее. А вот мёд я тогда не очень любил, но само пчелиное хозяйство мне также очень нравилось. Выглядело это как какая-то сказка. Старики облачались в белые одежды с сеткой, закрывающей лицо. В дымарь крошился сухой навоз вперемешку с берестой. Мне торжественно разрешалось чиркнуть спичкой и поджечь всё это дело. Когда брали мёд, на веранде стоял такой аромат, что голова кружилась. Затаив дыхание, я следил, как горячим ножом вскрывают вощину, а потом эти рамки отправлялись в медогонку. Помню, однажды рамка не выдержала собственного веса и развалилась, разрушенные соты сложили в миску, а я таскал кусочки и жевал невыносимую сладость.
Наверное, у каждого советского мальчишки особый трепет вызывает запах в салоне уазиков, газиков и зилов. Вот у дедушки как раз был ГАЗ-69 – великолепный автомобиль с красивыми крыльями, маленькими дверцами и всего тремя скоростями. Внутри потрясающе пахло нагретым брезентом и кожей сидений. Даже сейчас, когда я езжу на рыбалку на отечественных внедорожниках, этот запах заставляет моё сердце биться быстрее. Ещё я любил лазить по нашему газику, когда он стоял в гараже. Там были порожки, стальные бампера, разные приспособления. Можно было полностью вкруг облезть машину. Однажды нога застряла в какой-то дуге, и я упал, повиснув вниз головой. Я закричал деду: «Помоги!» Это был первый и, к счастью, единственный раз в жизни, когда я звал на помощь. Дед кинулся от верстака ко мне и помог подняться, воскликнув: «Ты-ты-ты!» Это произошло тридцать пять лет назад. Наверное, благодаря этому «ты-ты-ты» я смог запомнить голос деда. Он умер спустя два года.
Удивительно, что с годами я воспринимаю то время как совсем другую жизнь. Не как детство, а как будто это было тысячу лет назад. Даже солнце тогда светило по-другому, воздух был прозрачней, а трава – выше и зеленей. И прошло-то не так уж много лет по земным меркам, и можно поехать туда и походить по местам того далёкого прошлого. Однако места остались, а атмосфера улетучилась. Казалось бы, тот же кооператив, та же улица, те же дома, но воспринимается это теперь как что-то давно заброшенное и покинутое. Наверное, правильно говорят, что не место красит человека, а наоборот. Ушли те люди, и место перестало быть родным и близким. Теперь меня связывают с малой родиной только могилки да нечастые командировки, да и то проездом.
Дед построил дачу ещё в шестидесятых годах, но задумывал он её как небольшой домик с одной комнатой. Видимо, когда человек владеет ремеслом, то уже не может остановиться, постоянно что-то улучшая и совершенствуя. Через десять лет маленький домишко превратился в четырёхкомнатный дом, где с большим комфортом могла разместиться вся наша большая семья. Мама пыталась держать свою дачу в соседнем кооперативе, но через пару лет продала её. Так мы и жили: посёлок – дача, дача – посёлок. Вечером отключат воду – мы едем на дачу мыться в бане. Или наоборот, пропадёт электричество – мы перебираемся в городок. Наверное, правильно было сказано, что пока мы мыслим и движемся, мы существуем. Этот закон жизни я пронёс через года и благодарен за сию науку моему детству и тем людям, которые были со мной. Берегите себя!
Антон ДОЦЕНКО,
фото автора