Альбина Кирсанова (Закусова), г. Чита
«…Утро красит нежным цветом
Стены древнего Кремля.
Просыпается с рассветом
Вся советская страна…»
Радиола «Латвия», которую мы купили совсем недавно, передаёт концерт по заявкам радиослушателей. Поют Лемешев, Бунчиков, Нечаев – мамины любимые певцы. Раньше у нас не было электричества, и мы крутили патефон. Он сохранился до сих пор.
Почему меня никто не будит?..
Выхожу из своей спальни в зал. Комната залита ярким солнечным светом. Солнечные зайчики играют на гладком крашеном полу, на стенах, мебели. На подоконниках мне «улыбаются» цветущие герани – белая, сиреневая, красная, и фиалки, тоже разноцветные. На полу стоит высокий фикус с тёмно-зелёными твёрдыми листьями, он строг и очень важен. В переднем углу – этажерка, на каждой полочке, покрытой вышитой гладью салфеткой, стоят книги. Справа у окна – радиола; можно слушать радио, можно крутить пластинки. Рядом диван (отец сделал его сам), покрытый искусственной кожей; всегда, даже в жару, прохладный. Слева от этажерки, в простенке двух окон – трельяж. Люблю украшать его разными открытками, салфеточками, а мама время от времени их убирает. Ей так не нравится: «Что ты отвлекаешься на всякую ерунду?! Сначала закончи пол мыть, а потом украшай. Кто с передышками пол моет, у того муж пьяницей будет». Мне не нравится слово «муж», да ещё и «пьяница». Дальше у стены стоит широкая кровать, заправленная кружевной простынёй, ажурные зубцы которой должны быть видны из-под покрывала. Наволочки на подушках тоже с кружевными вставками. Рядом стоят комод и шифоньер с зеркальной створкой. Большую часть стены, граничащей с кухней, занимает печной обогреватель. Зимой, прибежав с улицы озябшей, так приятно прислониться к нему спиной и почувствовать теплоту кирпичиков. На кухне два стола, сервант с посудой и «мойдодыр»; им пользуемся только зимой. В тёплое время года умывальник на улице.
Главная в доме – печка! Печка, или домашний очаг, – это источник не только тепла, но и здоровья, хорошего настроения, доброго единения всех членов семьи. Я люблю, открыв дверку, наблюдать, как занимаются огнём полешки, сверкая, тлеют угли. А как хорошо затопить печь в дождливый осенний день, когда на улице холодно и сыро, а мы все дома, пьём чай, и так уютно!
На окнах тюлевые шторы и ситцевые в цветочек подшторники. В жару окна закрываем ставнями, и в доме прохладно.
Окна! Если бы я была поэтом, написала бы о них гимн или оду. Окна, как люди, бывают красивыми, чистыми, весёлыми и не очень. По окнам можно судить, какие люди живут в доме. Наши окна особенно хороши зимой! Между рамами настлан зелёный мох. На нём естественным образом сохранились лиственничные иголочки, шишечки, даже веточки брусники с ягодами (конечно, отец подбирает именно такие). Мама для красоты кладёт ещё ватные шарики, будто снежные комочки, и какую-нибудь ёлочную игрушку – зверушку или бусинку. Сидя за столом у окна, любуюсь этой красотой. За ночь мороз нарисует на стёклах кружевной узор или сказочный пейзаж: густой лес, бурелом, широкие листы папоротника, можно разглядеть невиданных зверей и птиц. А когда солнечные лучи пробиваются через изморозь, то сверкают снежинки разной формы и величины. Всегда удивляюсь, как могло так получиться!? Чудеса да и только! И каждый день разный рисунок.
В доме светло и уютно, и как-то особенно умиротворяюще тикают настенные ходики, дремлет кот, свернувшись калачиком; на горячей печке сопит чайник.
Отец сам строил дом. Мы с мамой ему помогали: унести, принести, подать, посмотреть, посоветовать…
«… Просыпается с рассветом…» – подхватила только что прозвучавшую песню.
Где мама? Где братик? Ух! А времени-то сколько? Одиннадцатый час! Значит, мама доит корову, и Славка с ней.
Во дворе меня встречает кот, разлепёшился на крыльце; лениво приоткрыл один глаз, чуть похлопывая по полу кончиком хвоста, мяукнул: «Ну и засоня! Я вот уже и молока попил, и вот на солнышке греюсь, а ты дрыхнешь!»
Куры-пеструшки шныряют по двору: засуетились, чувствуют, что я их сейчас прогоню за ворота. А воробушки радуются встрече. Сидя на ветках черёмухи, чирикают: «Привет, привет!»
Летом мы проводим в тепляке большую часть времени: варим, едим, пьём чай, пропускаем молоко на сметану. Обожаю сепарировать молоко. Это целый ритуал! Монотонно вращая ручку, и сам притихаешь; с одного рожка в ведро течёт обрат, а с другого тоненькой струйкой в банку – сливки. А потом надо раскрутить все винтики, болтики, разобрать сепаратор и перемыть всё. Мне не доверяют мытьё. Вдруг выплесну с водой какую-нибудь деталь, тогда, считай, всё пропало. А я и не расстраиваюсь по этому поводу. Мыть сепаратор – это так муторно! Зато с удовольствием облизываю тарелочки, так как на них много сметаны – тёплой, свежей, вкусненькой!
Иногда пропустить молоко к нам приходят соседки. Они сидят, охотно сплетничают: кто сегодня приехал, кто уехал, какие товары в магазин завезли, чья очередь покупать ковёр, у кого тёлка уже погуляла, а у кого ещё нет, хвастаются своим урожаем огурцов. И по очереди крутят сепаратор.
Прибежал румяный Славка.
– Аля! Я с мамой Жданку доил!
– Молодец! А где мама?
– Идёт.
– Встала, доча? Завтракай. Отец на покосе. Ушёл прямо с дежурства, не заходя домой. Сегодня вы возите копна, будете метать зарод. Тебе надо привести Нюшку из-за речки и ехать к нему. Ещё возьми вилы зародовые.
– Ма-а-м, ну я ещё не успела глаза открыть, а ты уже со своей раскомандировкой.
– Да, да, Аленька, ты и так припозднилась, уже надо было быть там. Смотри, какой день чудесный!
«Страна моя, Москва моя,
Ты самая любимая…»
По хилому мостику иду через речку, напевая застрявшую в голове песню. Нюшка пасётся рядом. Угощаю её хлебушком, надеваю узду, отстёгиваю от привязи, веду к реке. «Так. Как быть? Сюда по мостику, а обратно? Нюшку-то не переведёшь по мосту, уж очень он хилый. Идти вброд? Нюшке – вброд, она только рада, а мне не хочется мокнуть. Перееду верхом. Здесь есть пень, правда, скособенился уже, но выбора нет. Подвожу лошадь к пеньку, прикидываю, как лучше сесть, держа узду в руках. Поднимаю ногу и… именно сейчас, вздумалось Нюшке попить! Она и всего-то чуть переступила да наклонила голову к воде, но этого хватило, чтобы мне ухнуть в воду, под самое брюхо кобылы.
Нюшка дёрнулась, испугавшись, дважды провела задней ногой вдоль моего тела, как будто выбирала место, где её поставить. Наконец, переступила через меня и смирно встала.
Вот это да!.. Хоть и не успела испугаться, но поняла, что могло быть и хуже, если бы не умница Нюша. Поднявшись из воды «мокрой курицей», огляделась, не видит ли кто. Слава Богу, никого. Теперь можно и вброд, какая разница, всё равно мокрая.
У ворот мама, увидев нас, всплеснула руками:
– Аля, ты почему мокрая? Что случилось?
– С Нюшкой купалась.
– Господи…, Да будь ты аккуратнее. Не поранилась? – И не дождавшись ответа, нервничая: – Переодевайся скорей!
Оседлав Нюшку с лавочки, наконец, отправилась на покос, не забыла и про вилы. Без седла кавалерист из меня плохой: еду, а вилы мешают. Я их и так, и эдак. Они такие тяжёлые и длинные, уже рука отнимается. Кобыле тоже не нравится: вздрагивает, того и гляди сбросит меня. Не хватало ещё этого! Нет, или я, или вилы. Бросила их в траву у дороги и с облегчением вздохнула: «Как хорошо!»
«… Утро красит нежным цветом
стены древнего Кремля…»
Да, а что же отцу про вилы скажу? Отцом был для меня отчим. Они с мамой поженились, когда я собиралась в первый класс. Ахат только что пришёл из армии, долго ещё ходил в гимнастёрке, брюках галифе и хромовых сапогах. Мне очень нравился его наряд. Ещё долгое время подшивал белый подворотничок. Сам высокий, красивый и добрый. Никогда меня не обижал. Если недовольная работой мама начнёт ворчать, особенно на покосе, отец скажет: «Иди, Аленька, сюда». И помогает мне. Валки длинные, тянуть их далеко и тяжело. Он и свой сгребёт, и большую часть моего.
Однажды я назвала его папой в присутствии соседки, а та и раскудахталась: «Вот и молодец! Правильно делаешь: ласковый телёнок двух маток сосёт, и тебе хорошо, и ему приятно». Как с грязными ногами, в душу залезла. С тех пор не называю его папкой. В связи с этим и проблемы. Мама скажет: «Аля, позови отца, есть будем». Так бы вышел на крыльцо и крикнул во всё горло: «Папка, иди обедать, мама зовёт». А тут надо сначала найти, подойти поближе, чтобы он обратил на тебя внимание: «Что, Аля, пришла?»
– Мама обедать зовёт.
– Сейчас приду, ещё чуть-чуть.
И вот так всегда. Другой раз, чтобы найти его, потратишь много времени.
– Вот и покос.
– Здравствуй, доча, как доехала?
– Как, как видишь, вилы не привезла – не смогла. Бросила их на дороге. В речку с кобылы упала, – говорю жалобным голоском, надеясь вызвать сочувствие, чтобы отец не начал меня журить, что поздно приехала.
– Да как же это ты!? Не зашиблась?
– Вот так!.. А как я должна была сесть без седла? С пенька только могла.
– Да… Слава богу, всё обошлось нормально. Я потом съезжу за вилами, не беспокойся. Ну и жара сегодня! Пари́т, дождь, наверное, будет. Давай сначала чайку попьём, потом копна возить будем. Посмотрим ещё на погоду: возить – не возить.
– Я обед привезла.
– Вот и молодец! Совсем хорошо. Принеси водички, я костёр разведу.
Схватив котелок, размахивая им над головой, бегу к роднику, напевая: «Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля…»
– Ай! Ай, Ай…
– Что такое, Аля?
– Что, что! Сам знаешь. Бегают тут всякие, прямо под ноги кидаются, никакого проходу!
Страшнее и противнее зверя во всём мире нет! Какая гадость! Бе…
В густых зарослях кустарника, среди больших валунов и камней бьёт струйка воды. Дождя давно не было, и пойма ключа обмелела. Углубив дно кружкой, всегда висевшей на ветке, подождала, пока вода осветлится, начерпала в котелок. И на обратном пути сломила три веточки лесной смородины.
– Ну, и кричишь, всех зверей перепугала. Ты уже взрослая, почти четырнадцать лет. Корову доишь, коней не боишься, по ягоды и грибы одна ходишь – не боишься. А тут мышку она испугалась…
– Не называй мне этого слова, пожалуйста.
– Ладно, ладно, не буду, молчу.
Закипела вода в котелке. На костре варим Ахатов чай. В кипяток кладём кусок заварки, запариваем минут десять, потом туда же две-три веточки дикой смородины и молоко. Хотя можно пить и без него. Весь секрет в том, что заварка называется «чай Карымский». Это большая плитка прессованной травы или чая – не понять чего: там и палочки, и веточки, и крупные листья… Карымский чай внешне похож на аргал.
Швыркая чай, отец то и дело посматривает на небо.
– Аля, съезжу за вилами, я скоро.
– Угу…
Радуясь передышке, забираюсь на телегу. Она стоит здесь под деревом с самого начала страды. Крона могучей лиственницы растопырила свои бархатисто-кудлатые лапы, широким зелёным шатром укрыла меня от палящих лучей. А солнце – как яичница на раскалённой сковороде, кажется, ещё немного и задымит. Земля томится жаром, просит влаги. Всё притихло в ожидании спасительного дождя, только кузнечики, очумевшие от зноя, целый день без устали стрекочут. Я – в тени. Пахнет растаявшей смолой и пряными травами. Лежу на спине, подложив руки под голову.
«…Страна моя, Москва моя,
ты самая любимая…»
Вот закончу десять классов, уеду в город. Поступлю в медицинский институт… Стану врачом, только не знаю каким… Может, детским? Нет, дети много плачут. Зубным? Тоже нет: не люблю зубных врачей. Я буду хирургом, буду лечить людей, делать операции… Ходить в белом халате. Конечно, буду хирургом. И мама хочет, чтобы я стала доктором. Её отец – мой дедушка был земским врачом в городе Великий Устюг. Мама в детстве страшно боялась мертвецов и поэтому не пошла в медицинский, а выучилась на учительницу.
Тётя Оля, её в посёлке называют «Арсентьевна», говорит мне: «Аля, подержись за ноги покойника – бояться не будешь». Я при случае так и делаю и… не боюсь. Потом поеду в Москву… Схожу в Кремль, Мавзолей, музеи…
Погрузившись в мечтания, не заметила, как вернулся отец.
– Аля, ты где?
– Тут, на телеге.
– Мечтаешь?
– Да…
– День сегодня какой-то бестолковый, – говорит отец.
– Почему?
– Во-первых, ты упала в речку с кобылы, потом потеряла вилы…
– Я не потеряла, а нарочно бросила их в траву.
– Потом «бяка» тебе настроение испортила…
– Но это же у меня, а у тебя-то что?
– А у меня вот что: посмотри в «гнилой угол», видишь? Выползает дождевая тучка, небольшая, но напакостить может. Мы только развезём, а она тут как тут. Не успеем.
– Да, – поддакиваю, – конечно, напакостит. Ещё как! И не сомневайся, не успеем. – А сама думаю: «Хоть бы дождь пошёл».
– Сегодня не будем метать, да и я что-то совсем разладился, с ночи всё-таки.
– Я пойду? – не скрывая радости, почти срываюсь с места.
– Может, на коне поедешь? – отец подтрунивает, как всегда.
– Нет, уже наездилась сегодня.
– Иди, доча, я соберу тут шмотьё и следом…
Ура! Повезло, сейчас купаться пойду!»
«Утро красит нежным цветом
стены древнего Кремля…»
Не люблю я покос. Пауты, комары, мошкара, жара с конца июня и до сентября. Часа бы три в день – другое дело. А то с утра и до вечера, до потери пульса. Если, например, маме похвастаюсь, что сегодня двадцать копён сметали, то отец возразит, (всё мне испортит): «Ну, каких двадцать, хороших пятнадцать будет». Вот жадина: то, видите ли, пожар может случиться, то в следующее лето травостой плохой будет, а сейчас трава хорошая, почему бы не косить?
На покосе больше всего мне нравится готовить чай и возвращаться домой. Мама со Славкой ждут, наварят чего-нибудь вкусненького. Хорошо!..
Обернувшись, посмотрела в «гнилой угол». Тучка выросла и потяжелела. И я сказала себе: «А дождь всё-таки будет. Ведь завтра день Ивана Купалы. Природу не обманешь: в этот день обязательно, хоть немного, да помочит. Я люблю дождь. А в этот день – день моего рождения. И дождь льёт мне в ПОДАРОК!