Ольга Зимина, с. Старый Олов
Посвящается моей бабушке Кристине Григорьевне Кузнецовой и маме Нине Семёновне Слепнёвой
– Петь, просыпайся, – старшая сестра Нина трясла за плечо братишку, – тебе в школу пора.
Мальчишка, едва разлепляя глаза ото сна, буркнул:
– Темно ещё, – и натянул старенькое одеяло на голову. Ему так не хотелось слезать с тёплой печки. Широкая лежанка на печи была спасительницей. После катания братья Алёшка и Петька залезали на прогретую печку и засыпали. Сейчас же на месте Алёшки спала сестрёнка. Ещё вначале зимы Нина промочила и застудила ноги, катаясь с братьями по тонкому льду наледи, такому гладкому и особенно заманчивому для ребятишек. С тех пор распухшие суставы и шагу не давали сделать без боли.
– Вставай, соня! Не то опоздаешь, скоро мама придёт.
На кухне, гремя рукомойником, умывалась Мария Ивановна. Она приехала в село по направлению работать фельдшером. Её муж, как и их отец, был на фронте. Село незнакомое, искать квартиру не стала, а попросилась пожить к санитарочке. Хозяйка, одна с детишками, приняла молоденького специалиста со словами: «Ну, что же, живите. Хоть в тесноте, да не в обиде. Глядишь, всем вместе-то легче будет».
– Тётя Мария, помогите мне слезть с печки, может, я сегодня смогу пойти в школу, – попросила Нина.
Женщина подхватила лёгонькую девочку и помогла встать на ножки. Пройдя несколько шагов до стола, Нина села на стул. Дальше идти не было сил. Слёзы так и хлынули из глаз ребёнка.
– Не плачь, Нина, – фельдшер подошла и обняла девочку, понимая, что ни сегодня и ни завтра в школу она не пойдёт: в медпункте нет нужных лекарств. И тут же обратилась к Пете:
– Одевайся, пора уже, – напомнила она. Дверь в сенях громко хлопнула, послышался стук у входной двери.
– Мама! – услышав знакомые шаги, обрадовался Петя. Посмотрев на плачущую сестру, строго сказал:
– Хватит! Не нюнь! Мама пришла.
Сестра всхлипнула и притихла. Впуская клубы морозного воздуха, в дом зашла мать с ночного дежурства. Колючие снежинки запутались в воротнике и ворсе большой длиннополой дохи. Скинув её, женщина стала похожа на нахохлившегося, промёрзшего воробышка. Даже в фуфайке она выглядела маленькой и худенькой, этаким подростком, а не матерью пятерых детей.
Мысли, чем накормить детей, как вылечить больную дочку, не давали покоя. Всё навалилось на одни женские плечи.
Оглядевшись, попросила сына:
– Петя, дай-ка мне веник, вон сколько снега налипло, ночью опять порошка сыпала. До костей продрогла.
Большие валенки с грубой подшивкой, явно не с её ноги, выглядели нелепо, но и таким она радовалась. Свою-то обувь отдала старшей дочери Варваре, которая училась в Нерчинске на бухгалтера. На выходные приезжала домой за картошкой, молоком, а где и хлеба отрубного или крупки какой положит мать.
– Сейчас, мама.
И, не глядя в глаза, подал веник.
– А ты чего в пол-то глаза прячешь, опять поругались?
– Да Нинка уросит, в школу хочет идти.
Дочка опустила голову и опять заплакала.
– Вот беда-то, чё и делать?! – В сердцах, сетовала мать. – Я когда домой шла, Любовь Николаевну встретила, ихнюю учительницу, так она про здоровье спрашивала. Но какое тут здоровье, раз не ходит. Как простудилась, так и болеет, выучить хотела – башковитая она, вся в отца, – тихонько говорила фельдшеру. Мать устало присела на лавку.
– Видно, не будет Нинча нынче учиться, – пожалел Петя сестрёнку.
Нина уже не плакала, но смотреть на неё, притихшую, отстранённую, с опущенными плечиками и заплаканным лицом, было невыносимо. Девочка едва слышно твердила:
– Я в школу хочу.
– Ладно, одевайся, что-нибудь придумаем, я только корову подою.
– Вы бы, Кристина Григорьевна, чай с нами попили, замёрзли же, – предложила фельдшер.
– Ладно, я уж потом, не то опоздаем.
Кристина через ночь сторожила колхозные склады, а днём убирала в медпункте. До войны они с мужем в магазине работали. Он торговал, грамотным был, она полы мыла и ему помогала. Считала хорошо, а вот писать не умела. Когда Семёна в сорок втором отправили на фронт, сменила место работы.
Продолжение следует