Если люди говорят плохое о твоих детях,
значит, они говорят плохое о тебе.
(В. А. Сухомлинский)
Дети о своих родителях могут рассказать гораздо больше, чем родители о детях. Дать шанс на новую жизнь, полюбить посторонних людей, забыть прошлое. Об этом сегодня три удивительных истории.
Страха нет
«В нашей стране сиротство по большей части социальное. Очень редко в детских домах можно встретить ребёнка, чьи родители погибли, оставив его одного на белом свете. Как правило, горе-мамаши и папаши были лишены родительских прав за систематическую пьянку и издевательство над детьми. Я это всё знала, когда мы с супругом решили усыновить мальчика. Когда я его первый раз увидела, то сразу поняла, что он нужен нам, а мы – ему. Эдакий прыткий воробушек с хохолком на голове. На курсах по усыновлению нас не убеждали, а наоборот, отговаривали. Мол, у вас же есть ребёнок, вы готовились к его появлению, а тут вам придётся брать на себя ответственность за человечка, который уже прожил часть жизни и зачастую не лучшую часть. Меня убеждали, что будет воровство, будут истерики, будет полное непонимание. Я была готова. В конце концов, глядя на родных детей моих знакомых, которые верёвки вьют из родителей, мы с супругом решили, что справимся.
Мише было пять лет, когда мы забрали его насовсем. По программе усыновления ребёнок должен был сначала побывать в нашем доме несколько раз, привыкнуть ко всему, а лишь потом отдающая сторона позволяла переезд на постоянной основе. На самом деле эти программы по привыканию – глупость. Мишу пришлось в душевном смысле отогревать. Он не понимал, что теперь ему одному уделяют столько внимания и заботы сразу двое взрослых. В группе их было двадцать человек. Один воспитатель и одна нянечка. Я сравнивала Мишу с родной дочерью, и у меня мороз бежал по коже, когда он просил разрешения сходить в туалет, взять фломастеры порисовать или съесть за завтраком больше одной вафли. Я улыбалась ему, а по вечерам ревела в подушку, пока муж гладил меня по спине. Мне не было жалко себя, но сердце моё разрывалось от одной мысли о том, через что прошёл этот малыш. Через некоторое время Миша усвоил главное правило, которое впитывают полноценные дети вместе с молоком матери: «Если мне будет плохо, то родители придут». Ему было пять лет, а сейчас пятнадцать. Он помнит детский дом, но вспоминает о нём не с ужасом. Он воспринимает его как этап в своей жизни, который необходимо было пройти. Я не могу себе представить, что если бы мы его не забрали, он по-прежнему находился бы там. Лучшие годы в жизни человека – детство и юность – этот человечек спал бы под казёнными одеялами и просыпался от окрика няни. Я счастлива, что избавила его от этого и ни разу не пожалела. Он наш, свой, собственный ребёнок».
Правда имеет значение
«Я и мой супруг взяли из детского дома шестилетнюю девочку, когда нам было по пятьдесят лет. Свои дети давно выросли и жили отдельно в другой стране. Мы тосковали без них и без возможности понянчить внуков. Было всё – квартира, большой дом за городом, машина. Мы люди работящие и скромные. Нам захотелось разделить всё это с несчастным ребёнком из детского дома, чтобы и у него был шанс устроить свою жизнь. Вы же понимаете, что у нас есть дети, что мы уже немолодые, поэтому цель была вырастить достойного человека, поскольку родительские высокие чувства давно остыли. Так я думала, когда мы шли с педагогом дополнительного воспитания детей по узкому коридору детского центра. Ане было шесть лет. Возле кабинок в тамбуре группы не было никого. Она сидела одна и возилась со шнурками на кроссовках. Мы зашли и посмотрели на неё, она подняла глаза и тоже уставилась на нас. Как позже я узнала, у детей есть легенда, согласно которой однажды зайдут в группу твои родители и скажут: «Собирайся, мы едем домой!» С возрастом эта легенда испаряется, уступая место озлобленности на весь мир. Я даже представить себе не могла, что пережила тогда эта девочка. Я вышла из группы и навзрыд ревела возле окна – это была та девочка, за которой мы и пришли. Не стали выбирать и подали документы на усыновление. На комиссии нас отговаривали, рассказывали про её родителей, про то, что нам в таком возрасте придётся ой как несладко. Мы были готовы. Мы брали ответственность и за себя, и за Анюту, и за её гены. Унесли документы в суд на удочерение, прошли через препоны чиновничьего равнодушия и забрали ребёнка домой.
Она подросла и стала удивительно похожа на моего мужа в молодости. Даже группа крови была одинаковая. Аня ко всему привыкала заново, даже к звукам. Она боялась шума пылесоса, пряталась, когда работала кофемашина, даже шарахалась от воды из крана, хотя в детдоме также были краны. Она крепко держала меня за руку и тряслась всем телом, я даже подумала, что у неё нарушена координация движения. Нет, это был страх перед новой жизнью. Привыкла. Она очень часто рассказывала про то, что раньше у неё была другая мама. Я сначала не знала, как на это реагировать, но позже мы свободно разговаривали на темы усыновления. С мужем втайне мы договорились никогда не говорить плохо о биологической матери Анюты. В школе про её прошлое не знают, даже классный руководитель. Не хочу, чтобы её дразнили. Я также не хотела, чтобы кто-то бестактно ранил душу ребёнка. Малышка вырастет и сама решит, кому говорить, а кому нет. Вообще, чтобы пойти на усыновление, у человека должна возникнуть внутренняя потребность, у нас она появилась через двадцать пять лет после рождения наших старших детей. Знаете, что меня поражает больше всего? Лицемерие и ложь. На сайтах и многочисленных порталах по усыновлению детей выложены слезливые призывы, мол, усыновите сиротку, что вам стоит? А когда семья захочет это сделать, им предстоит пройти через семь кругов ада. Суды, комиссии, огромная кипа документов, отговоры от удочерения членами комиссии, проблемы с отдающей стороной. Такое чувство, что государству невыгодно, когда появляется полноценная ячейка общества. И смешно, и грустно».
Новый год
«Так получилось, что мне поставили бесплодие. За одиннадцать лет совместной жизни мы восемь раз проходили обследование и лечение, но ничего не помогало. Это и подтолкнуло нас взять ребёночка из детского дома. Есть такая организация, которая называется «Национальный центр усыновления», там работает моя подруга, которая и записала нас на курсы три года назад. Пошли мы туда более чем осознанно, поскольку детей хотели всегда. Я дико завидовала своим друзьям, у которых ребятишки уже в школу пошли. В гости приходим, а там суета, детский смех, возня. Возвращаемся домой, а там тихо, как на кладбище. Даже холод какой-то от стен идёт. В общем, решились. Я не могу понять, почему нас отговаривали от этого шага, причём отговаривали не родители и друзья, а социальные работники. Мол, у вас и так всё хорошо, зачем вам проблемы? У меня такое чувство сложилось, что им поставили задачу не помогать в усыновлении. Скорее всего, им было просто лень возиться с документами и заниматься волокитой отдающей стороны. Предлагали долго и серьёзно подумать. Смех один. Как будто мы пришли в детский дом не подумав и от нечего делать. Не судья нас, а мы судью убеждали, зачем нам ребёнок. Когда весь этот ужас остался позади, я вспоминала эту бюрократию как досадное недоразумение. Сначала я думала, что это нам так «повезло», но потом, на курсах по усыновлению, узнала от других усыновителей, что везде так. Наверное, нашей стране выгодно наполнять детские дома.
Иришке было четыре годика, когда все документы были собраны. Мы не выбирали ребёнка по карточкам и каталогам, слушая нужные объяснения соцработника о проблемах тех или иных малышей. В группе была стеклянная дверь. Мы с супругом смотрели через неё в группу. Дети резвились и бегали по помещению, а она сидела на длинной лавочке и о чём-то сосредоточенно думала. На ней было платьице, красные босоножки и белые гольфы. Светлые волосы и большие глаза. Казалось, она сама не понимала, что происходит вокруг. Как выяснилось, родители-выродки продали девочку за бутылку водки престарелой соседке. Та неделю пыталась заниматься воспитанием, но не вышло. Глаза ребёнка могут сказать не просто о многом – они могут сказать обо всём. Взрослые привыкли врать, а дети врать ещё не научились.
Когда мы оформили патронаж, то первый раз забрали Иришку домой на выходные. Она всё так же сосредоточенно молчала, тихонько гуляя по квартире и осторожно трогая пальцем незнакомые предметы. Так бывает, когда в дом приносят бродячего котёнка. Забитый, запуганный и всеми нелюбимый. У нас в зале стоит большая плазма. Мы включили мультики и тихонько вышли из комнаты. Ира осторожно села на краешек дивана и стала смотреть. Я потихоньку увидела, как она улыбается. Через месяц мой муж спросил её: «А давай вместе Новый год встретим?» Вряд ли она понимала, что такое Новый год, в её-то возрасте и её-то прошлым. Она согласилась. Больше она не вернулась в детский дом. Сейчас её восемь лет. Она стала самым обыкновенным, любящим и озорным ребёнком. Таскает из школы пятёрки, носится с подружками во дворе, а по вечерам тыкает свой телефон. Как мало и как много нужно ребёнку для счастья».