Мобилизация или, по крайней мере, споры-разговоры о ней затронули каждую семью, каждый коллектив. Ушли на фронт и молодые парни, и умудрённые опытом бойцы. Если не из числа близкой родни, так среди знакомых. Кто-то в обществе отреагировал положительно, кто-то осудил. Равнодушных не было точно. Естественно, я тоже не мог остаться в стороне, и мысли о том, что сам мог (могу) оказаться на месте любого из этих ребят, вылились в такое вот письмо «из окопа». Пусть от него немножечко легче станет тем, кто переживает, давно не получая вестей от близкого человека.
«Привет, батя! Всё не было времени написать домой, а вот теперь выдалась свободная минутка. Я ведь, когда из деревни в военкомат уехал, так больше и не звонил ни тебе, ни брату Серёге. В учебной части провёл полторы недели, а потом нас всех посадили в поезд. С оркестром провожали, прямо как героев! Вот уж не думал, что моя служба в армии тогда, двадцать лет назад, может пригодиться теперь.
Знаешь, батя, а ведь то, что было в армии, и то, что здесь, – настолько разные вещи, что даже и не описать всего сразу. Пока ехали в поезде, думал, как же далеко это от нашей деревни! Вроде бы та же Россия, но всё кажется непривычным, чуждым. Наверное, чувство одиночества и тоски по родным обостряется с каждым километром, с каждым ударом колёс по рельсам…
Только здесь я услышал, как свистят пули. Звук необычный, но неприятным его не назовёшь, такое чувство, что мимо птички пролетают: фьють-фьють. В армии мы ведь только на стрельбище ездили, по силуэтам палили, а тут и ты стреляешь, и в тебя. Но как нам говорят: «Если голова на плечах есть, то сберечь её можно».
А вчера видел, как осколок мины пронзил сосну во дворе дома. Насквозь пронзил, а по осколку тому, слышь, смола всю ночь сочилась. Запах стоял душистый-душистый. Помнишь, как мы в детстве смолили лодку деда Игната? Смола под паяльной лампой пузырилась и точно так же пахла. Хотя она, наверное, везде пахнет одинаково – и в Шилке, и в Донбассе…
Дубы, клёны, платаны растут на улицах – здесь на них внимания никто не обращает, а я в первый день, как дурень набитый, голову ввысь заворотил, залюбовался. Бывалые вояки посмеиваются над нами, но люди они в целом очень хорошие.
Здесь никто не говорит о смерти, здесь её как будто и нет вовсе. А помнишь, батя, как соседи повестку получили, всё голосили да сына отпускать не хотели. Убьют, говорили, тебя там.
Любопытно, что в дороге мы думали о шальной пуле и всяком таком, а здесь вообще про это забываешь. Кто подольше тут, «до ветру» бегают через дорогу чуть ли не под обстрелом, ничего не боятся. Говорят: «И ты привыкнешь». А вообще, самая подлючая вещь здесь – это не атака и всякое такое, а дроны. Прилетает с той стороны, а на нём маленькая мина подвешана. Пилот-то всё видит, а ты и в душе не чуешь. Бросают прямо под ноги на передовой. Убивать не убивает, но ноги осколками шибко сечёт.
На самом деле, я впервые порадовался тому, что наша деревня в таком Богом забытом месте стоит. Пусть за Байкалом, пусть далеко от цивилизации, зато мины с неба не падают.
Батя, ты бы только видел, во что тут превратились сёла и целые города… Вот смотрел же ты фильмы про Сталинград времён Второй мировой войны, так вот тут абсолютно то же самое, только цветное, а не чёрно-белое, как в кино. А люди живут… Вчера проезжали через посёлок, выгоревший полностью, так в нём ни одного целого дома или квартиры. Всё огонь пожёг без разбору. Мы им привозили гуманитарную помощь, ну и от себя сухие пайки пытались совать. Они, конечно, берут, пытаются улыбаться, но в глазах… Вроде как и на тебя смотрят, и в то же время сквозь тебя, куда-то в пустоту. Наверное, для меня это пока самое страшное.
Делаем мы что можем, всеми силами рвёмся выполнить приказ. Вообще воевать можно, батя. Тут война более окопная, нежели наступательная. Быт налажен (местные всё-таки помогают чем могут). Окоп устраиваем таким образом, чтобы он примыкал к кухне, там же и спим. И вроде еда обычная, и спать привыкли валетом, и моемся нечасто, но всё равно какое-то ощущение сделанного дела есть, что не зря вот это вот всё…
Владик из Хабаровска вчера нам такую историю забавную рассказал, что от нашего хохота в деревне неподалёку собаки всполошились. Лица у нас всех закопчённые, в каких-то разводах, но улыбки всё равно искренние. Я вот тоже стараюсь бодриться, но не геройствовать, так как этого здесь вообще не любят, ты ведь не только собой рискуешь, но и товарищей подвергаешь лишней опасности.
Бывает, конечно, всякое… Сам же понимаешь: здесь без смертей нельзя. Порой насмотришься такого, что рассказать нельзя. Тем и страшна война, как бы её ни называли, что и стариков, и детей, и женщин красивых, и старух безобидных – всех засасывает, любого способна в короткий миг погубить. Ничего уж тут не попишешь.
Но ко всему привыкаешь, даже быт обустраивать начинаешь. Вчера стирались, продукты носили – нам их ребята на микроавтобусе подвозят. Помылся, побрился, а когда заснул – сразу в деревне оказался, да не сейчас которая, а из детства. И даже дом деда Захара видел, тот самый, что сгорел в прошлом году. И мамка во сне жива была. Помнишь, как она гусей выгоняла поутру да всё ругалась на них, что в палисадник норовили свернуть. И брат Серёга будто малой ещё. …А потом как разорвалось прямо над блиндажом, так я спросонья в одном исподнем и с автоматом наперевес рванул из окопа, чуть под второй снаряд не угодил. Командир отругал по первое число. Он у нас, кстати, мировой, хотя и устав совсем не соблюдает. Воюет в одной тельняшке да ещё и бороду отпустил, а она у него густа-густа, как у нашего соседа Шурки Ларионова, да только Шурке пятьдесят, а командиру нашему едва тридцать исполнилось.
Народ, батя, тут со всей России собрался. Есть обстрелянные разведчики, есть и свежее пополнение. Их легко отличить: при артподготовке затаятся на дне окопчика и не шелохнутся, а когда на броне в колонне едут – ну точно спецназ! Глаза прищурят, ствол наперевес. Смех и грех с ними. Неужели я таким же был?
Ты там как? Сено-то вывез? Управляйся уж сам, меня нескоро домой отпустят, надо потерпеть. Привет там всей нашей улице. До сих пор помню, как провожали. Обнимаю. Будем жить!»