Продолжение. Начало в №№ 50 и 51
Курчатов. Лысенко. Челомей
– Сергей Никитич, а хватало ли у вас смелости спорить с отцом, отстаивать своё мнение? У меня лично после прочтения ваших записок в «Огоньке» создалось впечатление, что ничего подобного и близко не было.
С. Хрущев: Ну, здесь вы явно заблуждаетесь. С отцом мы спорили часто, по разным проблемам. Особенно доставалось ему от нас за Лысенко. Помню, приехал на дачу Игорь Васильевич Курчатов. Они долго о чём-то говорили и, как мы заметили, расстались недовольные друг другом. Через некоторое время отец сказал: «Борода, – так он назвал Курчатова, – лезет не в своё дело. Приходил ходатайствовать за генетиков». Я не выдержал и сказал: «Да прав абсолютно Игорь Васильевич! Давно пора Лысенко объявить шарлатаном». Отец вспылил. Завязался спор. Сестра Рада заняла мою позицию, сказав отцу: «Вот увидишь, тебе самому будет стыдно за Лысенко». Отец буквально взорвался: «Вам кто-то наговорил, и вы теперь по дурости повторяете чужие слова. Неужели вы считаете себя умнее всего сельхозотдела ЦК, референтов и советников, которые поддерживают Лысенко». Долго спорили, но так и расстались каждый при своих убеждениях, причём расстались недовольные.
Нечто подобное было и с интеллигенцией. Особенно нас удивил тот разнос, который отец сделал художникам-новаторам. И вновь он убеждал нас, что это не его личное мнение, что о вредном влиянии буржуазной идеологии на наших художников говорили ему и Суслов, и Андропов, и Ильичёв, другие работники отдела пропаганды ЦК. Потом, правда, он признал, что был неправ по отношению к деятелям культуры, а Лысенко до последнего дня считал «великим агрономом». Ведь Лысенко «покупал» тем, что обещал быстрые результаты. А какой человек, находящийся наверху и обязанный принимать решения, мог не соблазниться заманчивой перспективой? Не надо забывать, что Лысенко был талантливым мистификатором, умеющим выдавать маленькие достижения за большую победу науки.
Мушки дрозофилы, как считал отец, только отвлекают силы, а заставить поля дать больше хлеба надо было немедленно. Ну как тут не надеяться на чудо, если это чудо обещал сотворить Лысенко! Конечно, с Лысенко отец ошибся, как ошибся с кукурузой, с отменой чёрных паров, за что был подвергнут справедливой критике. Человек, находящийся на первых ролях, всегда отвечает за всё. И это закономерно, потому что какой это премьер-министр, который выходит на трибуну и говорит: «Ребята, а я не знал».
Что же касается протекции отца для меня лично, то её просто не было. Именно в тот день, когда я встретился с Галюковым, я ждал сообщений с полигона, где заканчивался показ новой техники, на котором присутствовал отец, прилетевший на два дня на это важное мероприятие из Пицунды, где проводил отпуск.
Для конструкторского бюро генерального конструктора Челомея, где я работал, результаты оказались нерадостными. Межконтинентальная баллистическая ракета, разработку и испытания которой мы только что закончили, не выдержала конкуренции с аналогичной ракетой КБ Михаила Кузьмича Янгеля. Эти две ракеты делались параллельно и предназначались для решения одинаковых задач.
Уже в процессе испытаний военные начали отдавать предпочтение ракете Янгеля. Их активно поддерживал Дмитрий Фёдорович Устинов. Хотя в то время он уже непосредственно не занимался оборонными делами, но авторитет его, как одного из отцов ракетной техники в нашей стране, был чрезвычайно велик, и слово его значило многое. Леонид Ильич Брежнев, к которому после инсульта Козлова вместе с постом второго секретаря ЦК перешло наблюдение за военной промышленностью, по свойственной ему мягкости характера не высказывал определённого мнения. Несколько месяцев тому назад к нему на приём пробился Челомей. С присущим ему красноречием он убедил Брежнева в преимуществах своего детища и получил заверения в полной поддержке.
Однако в августе случилось «несчастье». Устинов пошёл к Брежневу, они проговорили за закрытыми дверями несколько часов, и мнение Брежнева резко переменилось. Это чувствовалось по недомолвкам и общему отношению работников аппарата ЦК, чутко улавливающих любое изменение в симпатиях руководства, к нашему КБ. О чём же говорили в августе Устинов с Брежневым? Свидетелей не было. Сейчас можно предположить, что главной темой были не ракеты: речь, видимо, шла о будущем без Хрущёва.
Но вот поступает новая информация с полигона – Хрущёв высказался не в нашу пользу. Однако это были только первые сведения: и Хрущёв, и Челомей находились на полигоне. Мы с нетерпением ждали их возвращения, хотелось всё узнать из первых уст.
Все эти события отодвинули на второй план проблемы, высказанные Галюковым. Там всё сомнительно, а здесь сейчас решается судьба нашего детища, плоды упорной работы нескольких последних лет.
Отец за эти дни подзагорел под осенним солнцем пустыни, выглядел посвежевшим. Он был доволен увиденным и, как обычно, спешил поделиться своими впечатлениями. Отец рассказывал о них своим коллегам за обедом в Кремле, а дома его собеседником был я. Работая в КБ, я разбирался в технике, и отец как бы проверял на мне свои впечатления, расспрашивал о деталях.
На полигоне ему показали новый трёхместный «Восход», который в ближайшие дни должен будет стартовать на орбиту искусственного спутника, представили его экипаж – Комарова, Феоктистова и Егорова.
Отец был прямо-таки переполнен гордостью за нашу страну, обогнавшую в космосе Соединённые Штаты. Окружающие вовсю поддакивали ему, стремились поддержать иллюзию, что США вот-вот останутся позади и первая страна социализма станет самой передовой технической державой.
В первый день по возвращении с полигона отец, не заезжая домой, отправился в Кремль. Домой он приехал в шестом часу, оставил в столовой портфель с бумагами и позвал меня:
– Пойдём погуляем.
Ритуал вечерней прогулки повторялся ежедневно – от дома к воротам, лёгкий кивок взявшему под козырёк офицеру охраны, поворот налево на узкую асфальтированную аллейку, идущую вдоль высокого каменного забора. Дорожка с обеих сторон обсажена молодыми берёзками. В углу маленькая лужайка со стайкой берёзок посредине. Здесь короткая остановка – нельзя не полюбоваться на них. Это тоже вошло в привычку. И опять поворот налево. Справа за забором – соседний особняк, точная копия того, в котором живём мы. Раньше там жил Маленков, после него Кириченко, а сейчас дом пустует. В заборе зелёная калитка, и при желании можно пройти через соседний участок к Воронову и дальше до особняка, занимаемого Микояном.
Сегодня мы проходим мимо калитки и идём дальше, обходя дом справа. Берёзки уступили место вишнёвым деревьям. Весной это пышные шары, покрытые белыми цветами, а сейчас на тоненьких веточках только кое-где торчат одинокие красноватые листочки – осень…
Дом позади, и дорожка начинает петлять по склону над Москвой-рекой – по серпантину можно спуститься до самого берега, а затем вернуться и завершить круг.
Мы гуляем вдвоём – эта привычка выработалась у нас обоих. Так происходит изо дня в день. Иногда присоединяются Рада и Аджубей, реже мама. Наша же пара постоянна.
Выбрав удобный момент, я спросил:
– А как тебе понравилась наша ракета?
Явно не желая обсуждать этот вопрос – видимо, там, на полигоне, обо всём этом было много разговоров, – отец ответил:
– Ракета хорошая, но у Янгеля лучше. Её и будем запускать в производство. Мы всё обсудили и приняли решение. Не поднимай этот вопрос сызнова.
Я промолчал, хотя было очень обидно за наш коллектив, который столько сил вложил в разработку.
Обойдя луг, мы повернули обратно. Неприятный разговор больше откладывать было нельзя, прогулка заканчивалась. Сейчас, вернувшись на дачу, отец примется за бумаги, потом обед, но главное – вокруг будут люди, а мне не хотелось затевать этот разговор при свидетелях.
– Ты знаешь, – начал я, – произошло необычное событие. Я должен тебе о нём рассказать. Может, это ерунда, но молчать я не вправе.
Затем я коротко рассказал о странном звонке и встрече с Галюковым. Отец выслушал меня молча.
– Ты правильно сделал, что рассказал мне, – после некоторого молчания произнёс он.
Мы прошли ещё несколько шагов.
– Повтори, кого назвал этот человек.
– Игнатов, Подгорный, Брежнев, Шелепин, – стал вспоминать я, стараясь быть поточней.
Отец задумался.
– Нет, невероятно. Брежнев, Подгорный, Шелепин – совершенно разные люди. Не может этого быть, – в раздумье произнёс он. – Игнатов – возможно. Он очень недоволен, и вообще он нехороший человек. Но что у него может быть общего с другими?
Он не ждал от меня ответа. Я выполнил свой долг – дальнейшее было вне моей компетенции.
Мы опять повернули к даче. Шли молча. Уже у самого дома он спросил меня:
– Ты кому-нибудь говорил о своей встрече?
– Конечно, нет! Как можно болтать о таком?
– Правильно, – одобрил он, – и никому не говори.
Больше к этому вопросу мы не возвращались.
В понедельник я впервые после болезни отправился на работу. За ворохом новостей о происходившем на полигоне я совсем забыл о Галюкове.
Вечером, когда отец вернулся из Кремля, я был уже дома. Увидев подъезжавшую машину, я вышел навстречу.
Отец, продолжая вчерашний разговор, сразу же начал без предисловий:
– Видимо, то, о чём ты говорил, – чепуха. Мы с Микояном и Подгорным вместе выходили из Совета Министров, и я в двух словах пересказал им твой рассказ. Подгорный просто высмеял меня. «Как вы только могли такое подумать, Никита Сергеевич?» – вот его буквальные слова.
У меня сердце просто упало. Этого мне только не хватало: завести себе врага на уровне члена Президиума ЦК. Ведь если всё это ерунда, то Подгорный, да и другие, кому он не преминет обо всём рассказать, никогда мне этого не простят. Всё, что я рассказал, можно квалифицировать как провокацию против них.
Начиная разговор с отцом, я опасался чего-то подобного. Боялся, что информация выйдет наружу, но такого я предположить не мог.
Правда, и раньше случались похожие происшествия. Некоторое время назад отец долго меня расспрашивал о сравнительных характеристиках различных ракетных систем. Я рассказал ему всё, что знал, стараясь сохранить объективность. Я не хотел выступить апологетом своей «фирмы». На вооружении нашей армии должно быть всё самое лучшее, а кто что сделал – вопрос другой. Слишком дорого мы заплатили в 1941 г. за субъективизм, чтобы забыть эти кровавые уроки. А через несколько дней, выступая на Совете обороны со своими соображениями о развитии индустрии вооружений, отец вдруг бухнул: «А вот Сергей мне говорил то-то и то-то»…
Когда мне об этом сообщили, я за голову схватился! И надо же было мне озвучивать своё мнение? Можно было сказать, что я, мол, не в курсе дела. Вот и «продемонстрировал» свою эрудицию и рвение в защите государственных интересов. А теперь люди, с которыми мне работать, не простят мне ни одного критического замечания отца в их адрес.
С тех пор я решил больше в такие ситуации не попадать. И вот на тебе – ещё хуже – влопался по самые уши и с кем?! С членами Президиума ЦК!
– В среду я отправлюсь, как собирался, на Пицунду, по дороге залечу в Крым, проеду по полям в Краснодарском крае, – продолжал отец. – На всякий случай я попросил Микояна побеседовать с этим человеком. Он тебе позвонит. Пусть проверит. Он тоже собирается на Пицунду, задержится тут немного, всё выяснит, когда прилетит, мне расскажет.
Продолжение следует…
Владимир Кибирев, публицист, г. Чита