Люди, пережившие 900-дневную блокаду Ленинграда в годы Великой Отечественной войны, вошли в мировую историю как пример мужества, стойкости, невиданного героизма и преданности Родине. Каждый житель блокадного Ленинграда – это живая бессмертная история. О них издаются книги, слагаются поэмы и песни, пишутся музыка и картины. Те из них, кому удалось выстоять в страшные дни и дожить до сегодняшнего времени, правдиво и подробно рассказывают об этих неземных муках и страданиях и о тех, кто сумел их победить и перешагнуть смерть.
Мне, коллекционеру, при подготовке очередной экспозиции для информативности часто приходится вчитываться в каждую строку выставляемого предмета, изучать его историю. Вот и сейчас, при подготовке экспозиции «Полевая-Боевая», состоящей из почтовых фронтовых отправлений, я обратил внимание на два письма разных авторов, посвящённых одному человеку. Первое письмо написано Екатериной Михайловной Петровой, о ней я и пишу. Второе – письмо её дяди – Нечаева Николая Феоктистовича – о ней.
* * *
Екатерина Михайловна Петрова родилась в Ленинграде в 1921 году, в 1940 году окончила 10 классов и в этот же год поступила в Военно-механический институт на артиллерийский факультет. Она с жадностью познавала свою будущую профессию. Окончив успешно первый курс, готовилась к очередному экзамену, который должен был состояться в понедельник, 23 июня. Но в воскресенье, 22 июня, вся страна произносила одно и то же слово – «война», «война», «война».
В понедельник все экзамены отменили, студенты старших курсов, большинство – парни, срочно эвакуировались с институтом в Пятигорск. Её вместе со студентами младших курсов, в основном девчонками, направили на работу на артиллерийскую ремонтную базу, которая находилась за кинотеатром «Гигант» в конце Кондратьевского проспекта. Жила на казарменном положении. Ей нравилось разбирать и собирать пулемёты «Максим», потом их проверять, пристреливать, испытывать. Иногда её отпускали домой. Жила она в Кировском районе у кинотеатра «Москва», ходила пешком, путь неблизкий. Но хотелось увидеть мать, отца, который работал в МПВО. Больше всего Катя боялась ходить по мосту: вдруг по нему бомбёжка, а в воду прыгать страшно.
Однажды пришла домой, а мама говорит: «Тебе, доченька, повестку принесли, в школу надо пойти, там распределяют на работу. Хоть мы и сказали, что ты на казарменном положении и работаешь в военном ведомстве, они сказали, чтобы ты всё равно пришла». Но прийти туда она не успела. В школу, как только там собрались люди, попала бомба, так все там и остались. После этого её взяла такая злость и ненависть за разбомбленную школу, в которой она училась, за ребят и девчат, которые там собрались и погибли, что даже голод отступил. Однажды целую неделю из казармы и с работы домой не ходила.
Как-то Катя пошла домой навестить маму, дошла до угла Кондратьевского проспекта и Михайловской улицы, здесь всюду заводы, был конец рабочего дня, и на перекрёстке было много народу. Вдруг кто-то с силой толкнул её в подъезд дома. Она упала на холодный цементный пол, оказавшись чуть ли не под ногами людей, и в этот момент прозвучал душераздирающий вой и взрыв снарядов. Пришла в себя и выбралась на улицу. На перекрёстке было месиво из человеческих тел. Казалось, что оторванные и разбросанные в разные стороны руки и ноги ещё нервно подёргиваются, а оторванные головы ещё сохранили живой взгляд.
Сколько лет прошло после этого, а Екатерина Михайловна до сих пор с содроганием проезжает это место. Всё в памяти оживает. Рвёт сердце на куски. И пока она в тот день шла до своей Курляндской улицы, по пути встречались всё новые и новые трупы, и злоба на врага всё усиливалась. Отступал страх, а вот ненависть жила и давала силы не только держаться, но и работать, несмотря на сильное истощение.
Косточки девушки стали хрупкими и тонкими, и однажды она сломала ногу. Обида жгла, что какое-то время не сможет работать, а о том, чтобы идти в такую даль в воинскую часть, и думать было нечего, не дошла бы.
* * *
Рядом был завод, где сосед работал мастером-механиком. И как только Катя смогла кое-как держаться, она пошла туда на работу, чтобы получать рабочую карточку. Встала к станку вытачивать снаряды. С техникой она была знакома, у неё были способности к точным наукам, поэтому те снаряды, которые изготавливались её руками, получали на ОТК высокую оценку.
Вытачивая один за другим снаряды, она, словно мать, давала им напутствие, как живым людям: «Летите во врага, крушите, бейте безбожную сволочь», даже гладила рукой по зеркальной поверхности и строго наказывала выполнить её просьбу.
Не только бомбы и снаряды косили людей Ленинграда, но и голод делал своё дело. Пришла весна, из-под земли стала показываться зелёная поросль. Земля, как бы понимая, как нужна эта травка людям, выталкивала из своих недр нежные ростки. Распушились листочки крапивы, лебеды, одуванчика. Катя с подругой пошли собирать траву в сад им. Первого мая. Мать строго-настрого наказала, даже взяла клятву, чтобы они ничего не ели, а принесли домой, где разобрались, что можно есть, а что нельзя. Девушка была послушной, обманывать маму не могла. Так хотелось пожевать сочной травы, но данное обещание она не нарушила. Стала рвать траву и заполнять тряпичную сумку. В это время подружка упала на колени и стала есть траву, да так, что сок выступал в уголках губ. Катя пыталась её поднять, но это было просто невозможно – голод настолько изнурил тела, что их качало из стороны в сторону. Это была не слабость, а безумная отчаянность. Пришли домой, мама стала перебирать траву для того, чтобы приготовить что-нибудь для всех живых в доме, а дочь ушла на работу. Когда вернулась, мама сказала ей, что подруги больше нет, она не смогла пережить голод.
* * *
В один из дней, придя домой, девушка узнала, что умер брат папы, который работал слесарем. В то время тела свозили в Летний театр. Отец долго искал его, переворачивая замёрзшие трупы, словно дрова, и нашёл. Дома сломал шкаф, сделал кое-как гроб, и они отвезли покойного на Смоленское кладбище. Осенью 1942 умер папа. Катя сломала шкаф из соседней квартиры, сколотила из досок гроб и повезла отца на тележке вдоль Обводного канала на Волковское кладбище. На уложенной булыжником мостовой колёса тележки подворачивались, тележка дребезжала, и гроб рассыпался. Хорошо, что она скрутила его бельевой верёвкой и кое-как довезла. Похоронить не было сил. У неё за пазухой был последний папин паёк. За этот паёк ей помогли выкопать яму, в которой она и похоронила своего самого дорогого и родного человека.
Её мама была женщиной мудрой, рассудительной, предвидящей, что будет завтра, и её советы, помощь многим помогли выжить. Она ещё в начале войны предложила перенести дрова из сарая в комнату. Собранный чемодан с гостинцами, с которыми она собиралась ехать в гости в деревню, спрятала от всех в шкафу. Как потом это всё пригодилось! Собранные на пепелище Бадаевских складов обгоревшие зёрнышки смешивала с травой и прямо на чугунной плите жарила их, не тратя тепло на сковородку. Чтобы не сойти с ума, мама вязала крючком из ненужных тряпок кружева, считая вслух петли. Вечерами она выносила патефон, который купила перед самой войной, ставила пластинки, и все, кто был дома, слушали музыку. Всё, что было у них дома, выменяли на хлеб, но только патефон хранили как зеницу ока.
В один из таких вечеров в дом зашёл знакомый военный и принёс соседке пачку гречки. Она могла по щепотке варить эту кашу и протянуть долго, но она передала её Катиной маме. Мама высыпала всю гречку в тазик, перемешала с травой и плиткой столярного клея и долго варила. Получилась мягкое жидкое месиво. Собрались все жители дома. Расселись вокруг этого тазика, заработали ложками, и тазик мгновенно опустел. И съеденная каша, и человеческая дружба, взаимная выручка давали новый толчок к жизни.
Так, сосед, вернувшийся с острова Ханко, помог Кате, когда она заболела сыпным тифом и лежала с температурой за 40 градусов. Военный госпиталь был рядом, но с таким диагнозом туда на лечение не принимали. Сосед всё равно уговорил врачей, которые находились за закрытыми дверями, и девушку положили в большую чугунную, покрытую эмалью ванну. В этой ванне она и пролежала, пока не миновал кризис. Даже после того, как оказалась дома, ещё две недели ходила в госпиталь обедать.
* * *
Набралась после болезни немного силёнок и вновь встала к станку. И снова вела разговор со снарядами, готовыми к отправке на фронт. Часто по поручению парткома завода рабочие ходили по подъездам, парадным, слушали, не раздастся ли где-нибудь слабый стон умирающего или писк ребёнка. Невыносимо тяжело было проходить мимо трупов с вырезанными мягкими местами. Ей предлагали подобное кушанье, от воспоминания о котором до сих пор бросает в дрожь и холодеет душа. В их доме жила женщина, про которую говорили, что она употребляла в пищу человеческое мясо. Она выглядела как сумасшедшая и вскоре всё равно умерла. Катя не осуждала таких людей за слабость, не у всех есть сила воли. А она, эта воля, была так нужна, когда живёшь, можно сказать, в настоящем аду.
* * *
Одно она не прощала и не может простить сейчас – предательство. Приходилось видеть, как на крышах цехов завода «Красный треугольник» нелюди сигналили немцам, куда сбрасывать бомбы. Пока ищешь этого подонка, он, может быть, уже тоже якобы гоняется за предателем. Поди тут разберись. Пережитое в годы войны забыть просто невозможно. Можно простить человеческие слабости, но не предательство и обидные случаи. В самые страшные блокадные дни Катин крёстный дядя развозил по воинским частям на машине хлеб. Мама видела, что дочь еле держится на ногах, но почти не отходит от станка и, чтобы забыться, разговаривает с деталями и поёт песни. Она предложила ей сходить к крёстному, там наверняка накормят, а может, и с собой дадут. Катя пошла. Пока дошла, истратила последние силы. Дверь открыла жена крёстного. Из комнаты обдало теплом, живым воздухом и волшебным запахом хлеба, и девушка ждала хоть маленького кусочка этого чуда. Но жена крёстного сказала, что она опоздала, у них ничего нет, всё, что было, утром съели, так что угостить нечем. Несмотря на голодную тошноту, Катя устояла на ногах, не упала. Она посмотрела в лицо женщине, было противно от этого лицемерия и лжи, но обида и злость удержали её на ногах. Женщина всё же вынесла из кухни крохотный кусочек хлеба размером в палец и протянула ей. Девушка его не взяла, повернулась, захлопнула за собой дверь, села на лестнице на ступеньку, отдышалась немного и пошла, вспоминая, как её отец помогал крёстному и делал ему добро. А сколько было людей, которые, перешагивая через совесть, через мёртвые тела взрослых и детей, за украденный кусочек хлеба, за карточки скупали картины, золото, хрусталь, фарфор.
Время ничего не удалило из её памяти.
* * *
С каким восторгом, воодушевлением, радостью, верой, надеждой и любовью после снятия блокады ленинградцы убирали улицы города! Они выжили. Всем подъездом беззвучно, со слезами на глазах радовались сначала салюту в честь снятия блокады, а потом и победному майскому салюту 1945 года.
Катя не вернулась в свой институт, а поступила в Высшую профсоюзную школу культуры. В мирное время возглавила Дворец культуры им. Горького.
Награждена многими государственными наградами за добросовестный труд, но особой и самой дорогой наградой считала медаль «За оборону Ленинграда».
Подготовил Николай Унгбаев,
фото из архива автора