Наталья Пушкарёва (Саломатова), село Новый Олов
Окончание. Начало в №№37–39
Деревья у Соломиных в садчике замечательные, особенно тополя. Эти тополя растут и живут здесь давно, очень давно. Наталька думает, что этим тополям 100 лет, но не всем, а только тому, что самый первый от забора стоит. Он самый высокий и толстый, а кора его коричневая, сморщенная и жёсткая, об неё можно оцарапаться. Тополей в садчике четыре, но они моложе того, первого. Их кора гладкая, серо-зеленоватого цвета, они тоньше и ниже старого тополя. И опять Наталька своим маленьким сердечком думает, что старый тополь – это отец, а молодые – его сыновья. Все они богатыри и охраняют и защищают их дом, их семью. Ветки – руки, стволы – тело и ноги, а голова где-то там, вверху. А внутри сердце. Они всё-всё знают, видят и слышат. Могут пожалеть, приласкать, а могут и наказать…
Дети берутся за руки и пытаются охватить тополь-дедушку, да не тут-то было: не хватает ручонок! Тогда худенький и ловкий Сашка скидывает телогрейку на снег и быстро начинает забираться на дерево. Он сразу же хватается за нижний толстый сук руками. Забрасывает одну ногу на сук, потом другую. Ловко поворачивается в воздухе, и вот он уже не висит, а лежит на суке животом. Потом встаёт, протягивает руки вверх, хватается за следующую ветку и вот он уже на ней.
«Высоко братка поднялся», – думает Наталька и стелет телогрейку под дерево: а вдруг отчаянный Сашка упадёт.
Сашка бы и выше залез: вон как наблюдают за ним от соседского забора девчонки и хихикают… Но… мама стучит в окно, грозит пальцем. И Сашка, спустившись пониже, спрыгивает вниз. Мать, успокоившись за проказника сына, уходит от окна.
Сашка, округлив свои хитроумные глаза, говорит Натальке:
– Давай лезь!
– Я не умею…
– Не трусь, я помогу!
Наталька – девушка увесистая, не чета прогонистому худому Сашка. Ступка – так иногда называют её все в родне. Она пытается вскарабкаться, но только и сумела забросить одну ногу, а вторую не получается. Сук трещит, грозит сломаться. В Сашке вскипает горячая цыганская кровь, он истошно вопит:
– Слазь на фиг, сломаешь!
Так продолжается несколько раз. Было испробовано всё: и прыжки, и раскачивания, и подпихивание сзади. Наконец было решено: принести со скотного двора стульчик-плетушку, пока мама не видит, и попровать с него.
И всё бы получилось. Но вот незадача – вышла на улицу мама, няньке – водиться с Андрейкой, а Сашке – идти помогать маме убирать скотину к ночи. Вечерний убор – один из непререкаемых законов крестьянской жизни. Коровам и овцам дать сено, запустить их с улицы во дворы – это Сашкина забота. Вернее, он должен залезть на зарод сена и насталкивать пласты его вниз, там мать поддевает сено на вилы, поднимает навильники над головой и несёт во двор. Там у каждой коровы, бычка или тёлки свой уголок. После мама кивает, и Сашка спешно бежит затапливать печку в маленьком зимовьюшке, там живут родившиеся уже нынешней зимой телята и ягнята. Они живут в своих клетках, а вверху над клетками вдоль стены тянется решётчатый курятник. Это курино-петушиное царство-государство.
А Сашка в это время уже носит сено в овечий дворик, большой навильник ему не по силам, поэтому он таскает сено хоть и вилами, но понемногу, вилы держит не над головой, а перед собой. Пахнет в такой час во дворах летом – травой, свежестью и даже мёдом.
Сашка возвращается в дом, по пути захватив несколько полешек, чтобы подбросить в топящуюся на кухне печь. А мама гремит ведрами в зимовье: надо свиньям ещё вынести корм – сваренным в одном котле картошку и зерно. А собак она покормит после, когда подоит корову и плеснёт в такой же корм немного молока. Без молока ни Лыска, ни Верный есть не будут.
Вот снова открывается дверь, входит мама, в руках – дойник с молоком. Убор окончен.
За окнами темнеет. Вот за окнами прогудела и затихла машина. Наталька узнаёт звук этой машины издалека. Шоферит на «летучке» дядя Лёня, мамин двоюродный брат и сосед. А ещё все в их родове говорят, что дядя Лёня – крёстный Натальки. Правда, Наталька не знает, кто такой крёстный. Когда спросила маму, та ответила, что он самый первый человек, который держал её на руках. Наталька бы ещё порасспрашивала мать, но той, как всегда, некогда. Лишь позже мама рассказала историю про крёстного и крестницу.
Это дядя Лёня повёз маму в роддом в райцентр, было раннее утро, часов пять, середина апреля. До больницы не доехали, только миновали соседнее село, как закричала Варушка в полный голос: «Остановись, Лёшка, я всё…»
Трясущимися руками растянул дядя Лёня брезент по первой нежной зелёной травке. Принял девочку. Укутали во что пришлось. Перерезал дядюшка сам пуповину и назвал девочку Натальей.
Хотя дед Филипп и говаривал когда-то сыну, Наталькиному отцу: «Называй своих детей на одну букву да русскими, русскими именами называй. Сколь дочерей ни будь, но пусть хоть одна да носит имя Анастасия».
Вот хоть и русское имя получила Наталька, да не по дедову наказу.
Открывается дверь – папка!
Папка у них невысокий, худощавый, светлый, уже начинает лысеть. Он знает, что ждут младшие: Андрейка и Наталька. Папка замёрзшими руками расстёгивает клапаны своей рабочей сумки, её сшила своими руками мама из рукава брезентовой спецовки отца, и достаёт – о, чудо! – гостиницы «от козульки». Хлеб, два ломтя, он мёрзлый, но такой вкусный! Несколько пластиков бело-розового сала, пряник и завернутые в бумажку несколько кофейных подушечек-карамелек. Все их почему-то называют «Дунькина радость».
Наталька и Андрейка гры-зут мёрзлый хлеб, а сладкоежка Сашка уже втянул конфетки (ну не любит Сашка хлеб и сало).
Хлеб, сало, да и пряник чуть черноватые и пахнут не то соляркой, не то машиной. Пахнут так, как пахнут папкины руки и одежда, когда он приезжает с работы после своей сварки.
– Папка, а ты где козу видел?! – округлив свои синие глаза, спрашивает Наталька.
– Да вот как на Бойцекан поднялись. Стоит, ждёт, голубушка.
– А она всем мужикам передала гостиницы?
– Всем, всем, – успокаивает сострадательную дочь отец.
– А кому что передала? – продолжает любопытничать Наталька.
– А вот не знаю. Нельзя выглядывать у людей. Своему надо счёт вести и радоваться или огорчаться, – фыркает уже из-под умывальника отец.
Вот он урок этики, рабочей ли, крестьянской ли, или просто человеческой: не выглядывай, не завидуй, радуйся тому, что у тебя есть.
Закончен ужин. Выключено радио. Все утихомирились. Спать-спать.
Спит весь дом. За окном морозный свежий снег блестит и переливается под светом полной луны. Спит всё село.
Почему-то сегодня мама не задёрнула подшторники на тех двух окнах, что смотрят в палисадник, на тополя. А там и улица, и дорога видится через забор.
Наталькина кровать стоит у одного из тех окон. Спит Наталька крепко, сладко. И, наверно, видит что-то во сне, вон какой день прожит.
Неожиданно резко она просыпается: кто-то позвал её, что ли?! Поворачивает лицо к окну и видит, как в среднюю стеклину смотрит на неё большая собака, смотрит внимательно и пристально, собака стоит на завалинке, поэтому её морда вровень с лицом Натальки.
Это не Лыска. Нет. Уши собаки стоят, шерсть цвета томлёного молока. «Не белая, но и не светло-рыжая, а как сгущёнка», – думает перепуганная девочка. Взгляд собаки какой-то задумчивый, мудрый, но не злой…
Наталька кричит: «Мама, мама, там собака!»
Собака резко спрыгивает, одним прыжком покрывает расстояние от завалинки до молодого тополя, останавливается, поворачивает голову и снова смотрит на окно. Теперь её глаза светятся жёлтыми огоньками.
Наталька уже не лежит, она стоит на кровати и, вцепившись руками в верхний переплёт рамы, смотрит на собаку. Подбегает мама. Наталька оборачивается к матери, прижимается к ней, плачет, кричит:
– Прогони её, прогони, я боюсь её!
– Кого, кого прогнать, доченька?!
– Собаку, собаку, под тополем стоит!
Отец в растерянности смотрит в одно окно, в другое, перебегает к двум другим окнам, что смотрят в огород: никого не видно. Тишина.
Первая половина ночи, луна светит ярко-ярко.
Утром, а это было воскресное утро, проснувшаяся Наталька слышит разговор родителей и тёти Маши, маминой сестры, которая по дороге с телятника заглянула почаевать к сестре.
– Нет у нас таких собак в деревне ни у кого, – говорят взрослые.
Вчера мама и папка долго успокаивали плачущую Натальку и расспросили, что и кого она видела. Дочка описала собаку.
– А следы-то какие огромные, – добавляет отец. Он сходил, осмотрел и завалинку, и весь палисадник.
Ещё несколько дней близкие под разными предлогами заходили в ограды и дворы односельчан, благо, село небольшое – нет такой собаки ни у кого!
Случай этот Наталька помнит всю жизнь. И вот на исходе лет, будучи матерью двоих взрослых сыновей, бабушкой двоих внуков-подростков, увидела сериал. Похожа ситуация: два мальчика семи-восьми лет днём на лесной пустоши видят огромного волка, что неожиданно появился из ниоткуда, пристально посмотрел на них жёлтыми горящими глазами и так же неожиданно исчез. Перепуганные мальчишки примчались в село, рассказали, и бабка-ведунья сказала их матерям:
– Оборотень на них смотрел, горькая судьбинушка ждёт их…
И действительно, горька и незавидна была их доля: через десяток лет грянула Гражданская война. Раскулачивание, ссылка, штрафбат на ВОВ – для одного. Нищета эмиграции, французское Сопротивление, возвращение на советскую родину – для другого. И встреча в сталинских лагерях после войны.
А Натальке родные сказали держать это в тайне. Но вот, видно, пришло время эту тайну раскрыть.