По образованию Николай Алексеевич Бурдинский – ветеринарный фельдшер. Профессия, казалось бы, далеко не армейская. Это теперь. А тогда, полвека назад, армия без коня, – это всё равно, что птица без крыла. Вот почему в 1934 году, едва получив диплом ветфельдшера, он связал свою судьбу с армейской конницей 108-го стрелкового полка.
С Халхин-Гола – в Ленинград
Его полк, входивший в состав 57-й дивизии, первым пришёл на помощь монгольским цирикам, когда назревали события на Халхин-Голе. Раненый в бою или просто больной человек сам может сказать врачу, где и что у него болит, а лошадь ведь не скажет. Она только дрожит и смотрит на человека своими умными молящими глазами. Николай Алексеевич умел читать эту мольбу в глазах животного и помочь ему. Врач возвращал в строй бойцов, Бурдинский возвращал в строй лошадей.
«Халхин-Гол, – говорит Николай Алексеевич, – сделал меня и солдатом. Я не только лечил животных. Хотя и было у меня командирское звание, я со своими солдатами и в атаку ходил, и в рукопашной с самураями бился, и за их снайперами охотился, – воевал как все. Пока не закрыли мы наглухо монгольскую границу».
И снова спокойно катит свои воды Халхин-Гол. Тихо на его берегах, лишь не заросшие дёрном могилы да невысокие обелиски напоминают о том, какое ожесточённое сражение здесь кипело. Выполнив свой интернациональный долг, вернулись на Родину бойцы 57-й стрелковой дивизии. Но передышка оказалась недолгой.
«Война застала в 65-й дивизии 127-го артполка, – вспоминает Николай Алексеевич. – У нас было 350 лошадей и 36 пушек, была связь, мы жили в землянках на самой монгольской границе. Было очень плохо с водой – во всех трёх колодцах вода была солёная. Воду с Аргуни не давали брать японцы, постоянно обстреливая наши позиции. Приходилось возить воду с Даурии. В полку были постоянные занятия, стрельбы, приходило пополнение. И вот, наконец, пришёл приказ выдвигаться в действующую армию».
Только в Куйбышеве узнал Н.А. Бурдинский, что дивизия направляется под Ленинград, на Волховский фронт.
Боевое крещение
«Мы прибыли на станцию Большие Дворы, – продолжает рассказ Николай Алексеевич. – Наш эшелон сопровождало до пятнадцати самолётов. Здесь нас немец и окрестил. А день был ясный…»
Уставшие от непрерывного грохота вагонов, бойцы широко раскрыли двери теплушек, дивясь этой небесной синеве и необычайной тишине прифронтовой станции, не поосеннему яркому солнцу. Бурдинский дежурил по эшелону, с минуты на минуту должна была начаться разгрузка, и он придирчиво осматривал сходни, по которым предстояло выводить из вагонов лошадей.
Внезапно состав дрогнул. Надрывно загудел паровоз. Повиснув на подножке тендера, что-то громко кричал машинист и махал черной рукавицей в сторону леса. Сливаясь с его криком, над эшелоном пронеслась команда «Воздух!», и почти мгновенно из-за кромки леса вынырнули три «Юнкерса», за ними ещё три, ещё…
Артиллеристы кубарем скатывались с высокой железнодорожной насыпи и бежали кто куда, лишь бы укрыться, найти какой-то окоп, щель и вдавиться в неё. Ещё секунду назад ясное небо затянуло чёрной копотью взрывов, по земле полз едкий тротиловый дым.
«Там был топливный склад, – продолжает рассказ Николай Алексеевич. – По станции бомбы не попали, а попали именно в склад, где загорелись и взорвались бочки с бензином. Те бойцы, которые сбежали с насыпи, остались невредимы. С другой же стороны эшелона погибло много ребят. Командиром дивизии был Пётр Кириллович Кошевой, он изучил карту и выяснил, что до линии фронта всего восемь километров. И нас перебросили именно туда, пришлось на лошадях форсировать Волхов».
Артиллеристов 65-й необстрелянными не назовёшь. За плечами у них был опыт Халхин-Гола, а опыт борьбы с захватчиками приобретался в ходе сражений.
За считанные минуты
«Сначала стреляли с закрытых позиций, но потом поступил приказ бить прямой наводкой, – вспоминает Николай Алексеевич. – Вывели батарею, но она тут же была уничтожена прямым попаданием. Пошли вражеские танки. Весь наш расчёт вышел из строя – кого ранило, кого убило… Остался один боец Маннанов, который подносил снаряды».
Истекающий кровью наводчик был ещё жив. Прижавшись лбом к панораме, он уже не кричал, а хрипел, и в этом хрипе угадывалось одно единственное слово: «Огонь!» Заряжать было некому. Рядовой Маннанов, подносчик снарядов и умирающий наводчик, – вот и весь расчёт. А танки противника приближались к рубежу обороны.
Моментально оценив обстановку, Бурдинский выскочил из траншеи и бросился к орудию. «Заряжай!» – приказал он Маннанову и метнулся к ящику со снарядами. Тело наводчика медленно скользнуло на вспаханную взрывами землю. Орудие Маннанова и пушка приближающегося к позиции танка били «лоб в лоб».
Смертельный поединок длился считанные минуты. Танк вздрогнул, завертелся на уцелевшей гусенице и, вспыхнув, зачадил метрах в пятидесяти от орудия. Второй танк с развороченной башней пылал почти у самой кромки бруствера.
«Рядовой Маннанов был ранен, за этот бой он получил звание Героя Советского Союза, – вспоминает Николай Алексеевич. – Когда взяли Тихвин, мы прошли 150 километров вслед за отступающими немцами, которые бросали всю технику, пушки, танки. Мы освободили тридцать деревень. Дошли до Красной Горки перед Новгородом. Здесь враг закрепился. Новгород пришлось брать три раза…»
Курс на Польшу
Воевал Николай Алексеевич Бурдинский и на Карельском фронте, и на других фронтах. Как воевал – рассказывает скупо. Как все. И в рукопашную приходилось ходить, и в разведку. Но главной его заботой оставались кони. Даже самую лёгкую «сорокапятку» без коня не утянешь. А уж о 85-миллиметровых орудиях и говорить нечего. А снаряды?
Минули три бесконечно длинных пороховых года. Советские войска вышли на свою государственную границу. Но, верные своему интернациональному долгу, они с боями шли всё дальше и дальше, ценой сотен тысяч жизней освобождая Европу от фашистских полчищ. Год 1944-й стал поворотным в военной судьбе коммуниста Бурдинского.
«Меня отозвали в Москву, – рассказывает ветеран. – Примерно месяц-полтора обучали. Нас с дивизии было человек пятнадцать забайкальцев. Я попал в Варшавскую инженерно-сапёрную бригаду».
Так стал он офицером одного из соединений Войска Польского, ведущего бой за освобождение своей страны. Штаб Первой Варшавской инженерно-сапёрной бригады Войска Польского дислоцировался в ту пору в Сумах.
Встретил Бурдинского полковник Лебедев, представил командиру бригады Любовскому, объяснил обстановку и его непосредственную задачу. Потом критически осмотрел обмундирование ставшего уже капитаном Николая Алексеевича и, улыбаясь, сказал: «Переодеться надо. Теперь надо надеть польское полевое обмундирование».
Люблин брали, Варшаву брали…
Случилось так, что, то ли в силу особенностей своего характера, то ли в силу уважительного отношения к рядовым солдатам Войска Польского, то ли в силу какого-то внутреннего обаяния, ему не пришлось вживаться в незнакомую армейскую семью. Пан капитан Бурдинский стал своим человеком в бригаде буквально с первых дней. У Николая Алексеевича среди отечественных есть и одиннадцать польских наград.
«За что? Люблин брал, Варшаву, форсировал Вислу, – поясняет ветеран. – Один полк переправили, а часть оставили для взятия Кёнигсберга, Штецен к тому времени уже взяли».
Как это сейчас буднично звучит: Люблин брали, Варшаву, Кёнигсберг, Штецен. Нет, не истёрлись временем эти полные отваги и героизма суровые дни войны. Как не стёрлась память о тех, кто лежит в земле этих городов. Просто не может Николай Алексеевич говорить о тех страшных боях, спазм сжимает горло, перехватывает дыхание. Но ведь всё это было! Свидетельством тому – одиннадцать наград польского правительства, а награды на войне даются, как известно, за личный подвиг.
Вот Николай Алексеевич говорит, что Висла досталась им, да ещё как досталась! Освобождая вместе с поляками Польшу, он увидел Майданек и понял, что для русского сердца и чужое горе – своё горе. Как свою душу, жгла чужая горькая слеза. Как свои были эти осиротевшие, голодные дети, как своя эта поруганная земля, и обида, нанесённая фашистами полякам, требовала возмездия, как своя обида. Пожалуй, именно тогда он по-настоящему понял, что на его плечах лежит горе замученной Польши.
За Вислой горела Варшава. Чёрный удушливый дым, словно траурный флаг, окутывал город. Вместе с польскими сапёрами капитан Бурдинский наводил переправу через Вислу. Бешеный огонь врага с противоположного берега не давал поднять головы, а время шло.
Мёртвая Варшава
С востока к Висле подходила пехота, подтягивались моторизованные части и тылы. К вечеру почти все руководившие строительством переправы офицеры вышли из строя, и Бурдинский принял командование на себя. Висла буквально кипела от взрывов мин и снарядов, плевалась высокими столбами воды от рвущихся бомб. Гибли люди. Но переправа упорно тянулась к занятому гитлеровцами берегу.
Едва была уложена последняя секция, Бурдинский, взяв с собой взвод сапёров, первым устремился к Варшаве. Короткая ожесточённая схватка, – и от взвода осталось не больше сорока человек.
«Что будет, пан капитан?», – спросил кто-то из польских солдат. «А будет вот что, – ответил Бурдинский. – Любыми правдами и неправдами надо отвлечь огонь противника от переправы. Надо пробраться на противоположную окраину Варшавы и вызвать огонь на себя».
«Хорошо! – это был голос старого польского солдата, варшавянина. – Через канализационную трубу пройдём, я проведу!»
Ночь поглотила смельчаков. На рассвете бой разгорелся там, где его немцы не ждали. Маленькая группа сапёров под командованием Бурдинского начала отвлекающий манёвр. Через несколько часов Варшава была взята в кольцо переправившимися через Вислу советскими войсками.
Город лежал в руинах. Немцы не только разрушили все памятники, взорвали все костёлы, сожгли все заводы, музеи, дома, – они снесли целые улицы, разворотили магистрали. Бурдинский и его сапёры с трудом пробирались через горы битой мебели, мусора и щебня, обгорелого кирпича и взорванного бетона, – через мёртвую, взорванную Варшаву.
Победа!
Они шли в штаб Первой Варшавской инженерно-сапёрной бригады, где Николая Алексеевича ждала одна из самых высоких польских наград – Серебряный крест. До Берлина оставалось пятьсот пятьдесят километров.
Но и эти километры остались позади. В Берлин солдаты Войска Польского входили вместе с советскими солдатами.
* * *
Вернулся солдат Отечественной на Родину, где его восемь лет ждала семья – с супругой Анастасией Андреевной они были женаты с 1933 года – только в 1947 году. Ушёл в запас и поселился в пригородной Песчанке, устроился работать в ветлечебницу на долгих сорок лет. Все эти годы коммунисты посёлка доверяли ему руководство партийной организацией.
Николай Алексеевич Бурдинский умер в 1999 году, не дожив до своего девяностолетия год.
В основу статьи лёг радиоочерк журналиста Веры Авдеевой, подготовленный к 40-летию Великой Победы в 1985 году. Очерк был опубликован в журнале «Хронограф» в 2015 году,
Фото – журнал «Хронограф»