В XVIII веке, а впрочем, как и во все другие времена, отношения на китайской границе складывались далеко не просто. Чванливость и высокомерие китайского двора наталкивались на холодное достоинство русской короны. Поводом к разрыву отношений мог послужить любой пустяк, и только искусство российских дипломатов и чиновников позволяло гасить конфликты в зародыше.
Особую заслугу в этом непростом деле я вижу у пограничного командира, селенгинского коменданта, бригадира Варфоломея Валентиновича Якобия. Пятьдесят восемь лет своей жизни отдал он службе государству Российскому, и двадцать девять из них – на китайской границе. Он и умер на этой границе, на боевом посту своём, дослужившись до чина генерал-поручика, 12 декабря 1769 года.
Упомянув главного пограничника, нельзя забыть и о его «глазах и ушах», которые помогали ему всегда держать руку на пульсе событий. Имеется в виду служба внешней разведки, которую Якобий принял от бригадира Бухольца и тщательно взлелеял. Ну, это теперь так громко назвали бы простых толмачей – переводчиков, «людей добрыхъ», как говорится в указе. А тогда набирали их преимущественно из казаков: Иван Фролов, Гришка Мунгал и прочие.
Толмач Рязанов, направляясь в Ургу с фельдъегерской миссией, получил такую инструкцию: «…в приятельской беседе выведывать у монголов, сколько у них войска, в каких урочищах оно стоит, не собираются ли монголы воевать и с кем, как они относятся к России». Но и монголы дураками не были и бдительности не утрачивали. Иногда так отвечали слишком докучливому шпиону: «…когда сядемъ на коней вооружённые и въ куякахъ, тогда и будетъ обо всёмъ известно».
Однако зачастую искусным толмачам-разведчикам и выспрашивать не требовалось. Сопоставляя и анализируя, они находили верный ответ. Резко взлетевшие цены на скот, баранину и коней свидетельствовали о военных приготовлениях. Равно как и призыв ханов в Пекин и остановка кяхтинской торговли. Если в какой-то район перегонялись большие стада купленного скота и баранов, значит, вскорости туда прибудут и войска, которым эти бараны предназначались для съедения.
Так, например, в 1765 году против Кыринского караула подошла и стала конница Цецен-хана в 300 человек. Такие моменты, конечно, требовали от пограничной стражи наивысшего напряжения сил и средств. «Едва ли какое-либо казачье войско имело такую продолжительную пятнадцатилетнюю школу разведки, как Забайкальское в период с 1751 по 1765 годы», – справедливо замечает А.П. Васильев в своём историческом труде «Забайкальские казаки».
Целая плеяда разведчиков с громким титулом «толмачи пограничного разъезда» была создана Якобием. Один из них, Василий Шадрин, за службу в разведке получил дворянство почётного «Московского списка». Сей факт ярко свидетельствует о высокой значимости этой опасной и нелёгкой деятельности.
Пограничный посёлок Турген на Ононе основался как казачий выселок в 1897 году. Теперь уже трудно установить, что же именно послужило причиной его основания. Может быть, для усиления кордонной линии, ведь в это же время и с той же целью был образован и посёлок Михайло-Павловский. Но если в последний были переселены казаки из станиц 1-го отдела, то выселок образовали казаки наших станиц, в основном Мангутской и Акшинской. Казаки быстро отстроились на новом месте и зажили своей привычной, веками отлаженной жизнью. Со временем население росло, и вот приказом по ЗКВ №404 от 08.05.1912 г. выселок был переименован в посёлок Тургенский с правом выбора поселкового атамана. Административно посёлок по-прежнему оставался в Мангутской станице.
Казак Яков Трухин
Со дня основания проживал в Тургене казак посёлка Нижне-Ульхунского Яков Трухин. Ничем особенным не выделялся, хотя все знали, что его отец Егор был родным братом генералу Ивану Евдокимовичу Трухину, атаману 2-го военного отдела, но поговорили, да и забыли, тем более что сам Яков никогда этим не задавался и каких-то льгот не выискивал. Когда настала пора, вместе со сверстниками призвался в часть, да не куда-нибудь в штаб, а в самое пекло начавшейся Русско-японской, в Порт-Артур. Войну встретил в рядах 4-й сотни 1-го Верхне-Удинского полка. Храбро и мужественно отстаивал дальневосточную твердыню, да подлецы командующие сдали японцам крепость, и угодил Яков Егорович в плен заодно со всеми.
Когда в 1906 году военных репатриировали, вместе с другими страдальцами возвратился в Россию и Яков Трухин. В те времена отношение к освобождённым из плена было совершенно другим. Их никто не считал предателями, власти не гоняли через унизительную систему фильтрационных лагерей. Всем пленным, кроме добровольно сдавшихся, нахождение в плену засчитывалось в срок службы, выплачивалось положенное жалованье. В отношении же их последующей службы, особенно офицеров, решения принимались офицерскими собраниями и другими коллективными органами тех полков, где они служили ранее, а командование только утверждало эти решения. К ним относились как к людям, спасённым из беды.
Вот наглядный пример времён войны 1914 года. Приказ атамана 3-го военного отдела Силинского станичным атаманам от 1 января 1919 года: «…безотлагательно предоставлять нашим прибывающим из Германии и Австро-Венгрии военнопленным подводы, тёплую одежду и обувь от станка до станка. Бережно и заботливо относитесь к измученным братьям. Разрешаю положенную плату за перевозку их не брать, чем сохраните их скудные средства и окажете посильную помощь».
Возвратившихся героев Порт-Артура Родина тоже не забыла. Их мужество и доблесть были оценены очень достойно. Высочайшим Указом велено было им каждый месяц участия в обороне русской крепости, считая с 1 мая 1904 года, считать за год службы. Все защитники крепости были награждены серебряными медалями «В память Русско-японской войны 1904–1905 гг.», а в 1914 году, к десятилетию героической обороны, – памятным крестом «За оборону Порт-Артура». Георгиевские кресты украсили грудь тех артурцев, кто не смог их получить своевременно из-за сдачи крепости. Ни одно «артурское» знамя не досталось врагу, и поэтому все полки гарнизона Порт-Артур снова были воссозданы в прежнем составе, и основой стали вернувшиеся из плена. Ещё два месяца они передавали свой боевой опыт и традиции новобранцам, после чего, согласно стажа «месяц за год», все они с почётом были уволены домой.
Кстати, тургенский казак, приказный 1-го Нерчинского полка Егор Медведев вместе с сослуживцами встречал и принимал от японцев наших пленных и рассказал потом об этом своему сыну Ивану. Можно только представить, с какой горечью спустя сорок лет Иван вспоминал рассказ отца, когда его, взятого в плен с пустым автоматом в июле 1942-го у кромки черноморского берега раненым и контуженым, носившего потом на спине «мишень штрафника» за побеги из Бухенвальда, вместе с однополчанами – защитниками Севастополя везли в зарешёченном вагоне из немецкого плена уже в наш лагерь – Суслонгер в Марийской АССР. Видно, недаром сказал великий товарищ Сталин: «У нас нет ни пленных, ни без вести пропавших, у нас есть предатели!»
Уволенный на льготу казак Яков Трухин вернулся в свой посёлок и погрузился в изрядно пошатнувшееся хозяйство. И вроде бы жизнь у молодого казака потекла по-прежнему, и сам он не слишком переменился, да вот только очень уж контрабандой увлёкся. Такая страсть особо никого не удивила: все этим грешили, тем более до советской власти существовало официальное разрешение пограничным жителям вести меновую торговлю с соседями, и контрабандой это никто не называл.
Война 1914 года не затронула вошедшего в года Якова, но в Гражданскую за винтовку взяться всё-таки пришлось. В 1919 году оставил он красавицу жену Анну Асоньевну с пятью ребятишками на хозяйстве, а сам застегнул мундир, с японской войны принесённый, заседлал коня и двинулся в станицу. Там как раз формировалась добровольческая казачья дружина для защиты от большевиков. Командиром дружины избрали родственника Анны Асоньевны, боевого урядника Михаила Перфильева. Дружина вскоре влилась в 12-й Мангут-Акшинский казачий полк, и до осени 1920 года не слезал с седла Яков Егорович, лишь изредка навещая семью.
После окончания войны несколько раз допрашивали белогвардейца Трухина да вскоре и в покое оставили: преступлений никаких не совершал, а если и стрелял во врагов, то в честном бою. Да и как было не отпустить, если всё мужское население станицы, как, впрочем, и соседних, почти поголовно служило у белых.
И снова привычная рутина будней уже при новой власти. Всё, конечно, переменилось. Неизменной осталась тяга Якова Егоровича к контрабанде. Опять зачастил казак за границу. И даже вышедший в 1923 году приказ начальника Мангутской заставы о прекращении всяких пропусков за границу не охладил страсть Трухина. С огромным риском для жизни, с ловкостью и хитростью змия пробирался нарушитель сквозь заслоны своих и монгольских пограничников и надолго скрывался на чужой территории. Спустя недели так же ночью вырастал на пороге своего дома, нагруженный принесённым товаром.
Временами среди ночи раздавался тихий стук в ставни дома, и Яков, не зажигая огня, вводил ночных гостей. Долго шептались гости с хозяином за остывшим самоваром, а иногда и по стаканчику-другому пропускали «ради сугреву». А когда в сентябре 1926 года в семье Трухиных родилась шестая дочь Анна, то появились таинственные гости и днём. На крестинах гуляли начальник Кыринского отдела ОГПУ Вершинин и его заместитель Утюжников. Видимо, не только контрабандой занимался скрытный казак…
Когда началась материковая экспансия Японии, отлучки Якова Трухина стали иметь затяжной характер, и изнывавшая в тревоге семья ожидала хозяина чуть ли не по месяцу. Многие тогда в эмиграции, даже активные белогвардейцы, видя, какая опасность надвигается с тенью японского дракона на родное Забайкалье, помогали советской разведке. А уж казакам и объяснять ничего не надо было, они и так лучше других понимали, что Россия у них одна, даже в эмиграции!
Уберёг Господь казака Трухина и от японского штыка, и от пуль китайских и советских пограничников. Не спас только от сталинских лиходеев. Осенью 1937 года постучали в окно Трухиных… и не стало Якова Егоровича. Обвинили старого разведчика, ещё на российский Генштаб работавшего, в измене Родине, припомнили и дядю-генерала, и службу в белой армии. Расстреляли в 1938 году, едва ли не одновременно с теми чекистами, кто отправлял его в Маньчжурию. Все они впоследствии были реабилитированы, да только вот как бы они пригодились после 22 июня 1941 года!
Всю забайкальскую разведку вместе с её руководителями тогда выкосили «доблестные ежовские воины». Поздней осенью 1941 года, когда фашистские полчища рвались к Москве, сибирские дивизии, оголив восточные рубежи, пришли спасать Первопрестольную! И спасли… А сняли войска с Востока и отправили на Запад только тогда, когда советская разведка уверила Ставку, что Япония не нападёт. А такую уверенность вселили в разведчиков, в том числе и забайкальские казаки, и в эмиграции продолжавшие служить Родине.
Игорь Пушкарёв, Виталий Апрелков