Продолжение. Начало в №26
Город Чита расположен на сопке. Большая улица была прямой и широкой, как и все параллельные ей улицы. Видимо, каждая из них находилась на одном из уровней сопки. Зато перпендикулярные улицы довольно круто сбегали сверху вниз к Ингоде. Запомнилась ещё одна особенность города – он не имел пригорода. На севере и востоке улицы заканчивались у леса, на западе – ровной песчаной местностью, которая предшествовала озеру Кенон. А южная часть города ограничивалась рекой Ингодой. Я думаю, что там и был пригород с огородами, если учесть изобилие овощей.
Во втором доме хозяина жила сестра Клавдии Ивановны Александра Ивановна с мужем врачом Добронравовым и дочкой, в то время уже большой девочкой. Ну а теперь о нашей квартире. Она состояла из четырёх комнат, большой кухни, подсобных помещений. На улицу выходили окна трёх комнат (северная сторона); окна четвёртой (кабинета) выходили во двор. Это была солнечная, очень светлая комната. Окна, выходившие на улицу, располагались довольно высоко, а под окнами, выходившими во двор, находился полуподвал, окна которого были расположены чуть выше земли.
Три комнаты выходили окнами на Большую улицу, количество окон в каждой из них я не помню. В первой помещалась спальня родителей и нас, детей. Во второй была столовая. В третьей, по-видимому, жил Виктор. Все три комнаты сообщались между собой, не видели солнца и были, как мне кажется, довольно мрачны. Зато четвёртая, которую почему-то называли кабинетом, была полна солнца. В ней было много цветов (уже наших) – в кадках большие фикусы, олеандр, почти деревья, цветущие ежегодно шапками одуряюще пахнущих тёмно-розовых цветов, амариллисы. В этой комнате, может быть, жили бабушка и Зинаида. Кухня была большая, светлая, с огромной плитой и русской печью. Из окон была видна совсем рядом сопка (на другом берегу Ингоды), весной фиолетовая от цветущего багульника, а внизу, уже на нашем берегу, виднелась церковь и дома декабристов. Дверь из кухни вела в просторные сени с очень удобной широкой наружной лестницей (чёрный вход). Мы всегда пользовались только им. Двери с улицы в подъезд и с террасы в коридор всегда были плотно закрыты на ключи, крючки, засовы. Я не помню, чтобы они открывались, разве что для гостей: в городе было очень беспокойно – грабежи, убийства, вырезали целые семьи. Сейчас, когда я невольно просматриваю свою жизнь, я понимаю, что в этой несчастной стране никогда не было спокойно и безопасно. По той же причине окна всегда закладывались ставнями и запирались особыми засовами. Не помню, была ли во дворе собака, но ворота и калитка, безусловно, закрывались.
Обстановка в квартире, очевидно, была хозяйской. Я помню венские стулья, стол в столовой и изумительные светильники из тонкого розового фарфора с картинками мифологического содержания. Но уже в то время отец начал покупать кое-какие вещи – две китайские ширмы, рамы которых были чёрного цвета. На чёрном атласе одной ширмы были шёлком вышиты цапли на болоте, на другой – ветки цветущей яблони. Были куплены две высокие тумбы – подставки для цветов, тоже чёрные, отделанные бронзой, и две китайские вазы с нарисованными ирисами, сохранившиеся до сих пор. Видимо, всё это было куплено в одном месте (люди продавали вещи, чтобы как-то прожить после революции). В это же время были куплены бархатные портьеры и очень красивые тюлевые занавески с медальонами и оборками внизу, а также зеркало, которое сейчас переехало к моей племяннице (в Яковлево). Отец к этому времени прилично зарабатывал, и мы стали жить значительно лучше.
Мне кажется, что в то время родители не понимали ситуации и считали, что жизнь возвращается в нормальное русло. А поэтому пытались вернуться к привычному для технической интеллигенции образу жизни. Чита была центром Забайкалья, в Управлении Забайкальской железной дороги работало много инженеров и техников, и у отца создался определённый круг знакомых и друзей. Поэтому родители редко оставались вечером дома. Они бывали в гостях, где дамы были озабочены туалетами и кулинарными рецептами, а мужчины играли в преферанс. В большие праздники устраивали вечера в складчину. В Чите ежегодно гастролировала зимой оперетта из Харбина – большой репертуар, хорошие артисты, блестящие костюмы и декорации. Родители были завсегдатаями спектаклей этой труппы. Даже я однажды была в театре, смотрела и слушала «Ночь под Рождество». Не знаю, был ли это Чайковский, но чёрт похищал месяц, возил Вакулу к царице за черевичками, и т.п. Впечатление было огромное.
Пока родители отсутствовали, мы сидели в столовой, прижавшись к большой изразцовой печи (квартира была очень холодная). Тогда впервые и навсегда в мою душу прокрался страх за близких по тем или иным поводам.
У нас тоже бывали гости, особенно часто две пары, с которыми родители дружили и сохранили связь, когда мы уже уехали из Забайкалья. Это Павел Петрович и Лидия Петровна Юшмановы. Он типичный добрый молодец – тёмные кудри, румянец, высокий, статный, очень обходительный, деликатный, добрый человек, помнится, всегда носил толстовку. Она пухленькая, гладко на прямой ряд причесанная, уютная женщина. Они были очень привязаны друг к другу. Они уехали из Читы примерно тогда же, когда и мы, в Севастополь. Оттуда приезжали иногда в Москву, бывали у нас. То ли не успели, то ли не захотели уехать из Севастополя во время войны, там и погибли.
Александр Федотович и Вера Ивановна Морозовы были людьми иного склада. А.Ф. был сдержан, спокоен, с выраженным чувством собственного достоинства, круглоголовый, коротко постриженный, с маленькими усиками. Отец говорил, что он хороший специалист, хотя имел только среднее техническое образование. Подозреваю, что он приехал к нам из Сретенска. Когда я думаю о Вере Ивановне, я всегда вспоминаю Чехова. Она вся в кудряшках, оборках, кольцах. Очень активна, пела под гитару романсы и стремилась быть «душой общества». Эта пара обладала завидной целеустремлённостью и жизнестойкостью. Из Читы они перебрались в Воронеж. А.Ф. вступил в партию, заочно окончил МИСИ (Московский инженерно-строительный институт), получил в Воронеже какую-то высокую должность и квартиру. Они купили пианино, и Вера Ивановна осуществила свою мечту – научилась на нём играть. Я считаю это почти подвигом. Во всяком случае, она бойко исполняла вальсы, романсы и пр., аккомпанировала себе. Свершилась и другая её мечта – она стала, как теперь говорят, «первой леди» в своём кругу. До войны они тоже бывали у нас в Москве. После войны А.Ф. был уже железнодорожным генералом, был, по-видимому, начальником дороги и однажды заехал к нам в наше разорённое московское гнездо, сочувственно выслушал всё о нашем житье-бытье (отец к тому времени умер, Вадя был в армии. – Прим. состав.), и после этого наша связь оборвалась.
У Цема мы прожили недолго, кажется, только одну зиму и лето. Я уже говорила, что квартира была очень холодная, но, видимо, были и другие недостатки. Мы переехали двумя-тремя кварталами выше, на параллельную Большой Енисейскую улицу, дом 66. Тоже к владельцу – богатому еврею Бергуту. Он был прямой противоположностью Цему – высокий, худой, с крючковатым носом, очень мрачный. Мне он напоминал Мефистофеля. У него тоже было два дома, один одноэтажный, который целиком снимали мы, другой двухэтажный. На втором этаже жил сам хозяин, первый этаж он также сдавал. У Бергута был большой участок земли, за домами огромный пустырь, поросший сорной травой, любимое место наших игр. С Бергутом мы общались очень мало, только раз в месяц он приходил за деньгами.
В доме было пять комнат (одна в мезонине который располагался частично над столовой, окнами на запад), была просторная кухня с большой плитой, русской печью и подполом (удобная, судя по всему, вещь). Ванная, туалет, кладовки. Квартира была тёплая. Отапливалась частично дровами, частично углем (антрацит из Черемхово). В кухне под потолком (как и у Цема) был расположен очень большой продолговатый бак с водомером, в который накачивали воду. Воду в Чите развозили в специальных бочках китайцы. Как часто приезжал к нам водовоз, не помню.
Две комнаты выходили окнами на улицу, на солнечную сторону, в первой была детская, здесь же жила бабушка, во второй была спальня родителей, 3-я, самая большая комната, была отведена под столовую, 4-я (полутёмная, длинная) после женитьбы и отъезда Виктора пустовала. В мезонине жила Зинаида.
Терраса была перегорожена, что обеспечивало «парадный» вход и «чёрный» через кухню. Как и у Цема, мы практически не пользовались «парадным» входом. Так же, как и у Цема, окна на ночь закрывались ставнями, засовами, болтами и пр.
Вскоре после нашего переезда отец поехал в командировку в Москву. Там он купил пианино, 6 дубовых, отделанных кожей, стульев, в то же время был куплен большой дубовый стол, комод, два кожаных кресла, больших и удобных, приобретена кровать с металлическими спинками и сетками и другие предметы – вопрос обстановки был решён. Столовая имела нарядный и уютный вид, этому способствовали и комнатные цветы. Не помню, что стояло в детской, но всё было просто и довольно пустовато.
Была куплена столовая посуда и кухонная утварь – большие блюда (два сохранились до сих пор), тарелки и пр. На заказ были сделаны формы для куличей, две очень высокие – около 50 см, две пониже, большая деревянная пасочница, была куплена мороженица для приготовления домашнего мороженого. Она состояла из толстостенного (белый чугун?) цилиндра, в плотной крышке было отверстие для стержня. Стержень с деревянными лопастями помещался в цилиндр, верхний конец стержня выходил наружу и крепился на устройстве, имеющем ручку и крепко захватывающем крышку цилиндра. Вращением ручки приводились в движение лопасти. Всё это сооружение помещалось в ведёрко с ледяной смесью. В цилиндр помещали смесь для получения мороженого. Видимо, был хороший рецепт – мороженое получалось очень вкусное.
Продолжение следует…