Продолжение. Начало в №№26–28
Масленица не зафиксировалась в моей памяти, но зато я помню, как пекли жаворонки и делали хворост. Это было приурочено или к какому-то весеннему празднику, или к какой-то дате. Из кусков теста в бабушкиных руках появлялись чудесные птицы с головкой, клювом, крыльями и хвостиком. Их обязательно смазывали яйцом, и они получались румяные, блестящие с изюминками-глазами. В одну из птиц помещали монетку «на счастье». Бабушка говорила: «Жаворонки прилетели, красну вёсну принесли».
К Пасхе готовились долго и тщательно. За несколько недель (2–3) в дом приносили ветки багульника, их ставили в воду, и к Пасхе багульник расцветал. В специальное большое блюдо высаживали овёс, к празднику он вырастал высокий и густой. Конечно, ни о какой заутрени говорить не приходилось (все церкви были уже закрыты, а духовенство репрессировано). Напротив нашего Цемовского дома на Большой улице жил какой-то священник высокого ранга – я как сейчас его вижу – лицо великомученика с большими голубыми глазами. Вскоре после нашего переезда к Цему стали шептаться, что священника арестовали и расстреляли.
Но с утра Пасхи был уже накрыт торжественный стол – два высоких белоснежных глазурованных кулича, наверху каждого веточка цветущего багульника. Большая пасха, тоже украшена багульником, очень часто был ещё и большой покупной торт – я помню один такой, с огромной красной розой из сахара, весь пропитанный ромом. И, конечно, традиционный окорок. Видимо, и многое другое, и блюдо, в зелёном овсе которого красовались крашеные яйца. Не помню, было ли на столе вино. Отец не курил и не пил, но так как часто бывали гости, то, очевидно, было и вино. Сужу по Москве: у нас никогда не покупали водку или коньяк. К великим праздникам отец покупал бутылку марочного портвейна или муската, иногда покупали кагор. До войны ни шампанского, ни сухих вин у нас не бывало.
Теперь я расскажу, как мы проводили летнее время. У дореволюционной интеллигенции были приняты пикники и жизнь на даче летом. Поэтому нас старались каждое лето вывозить на дачу. Мне с современных позиций это кажется странным. Чита – небольшой город, со всех сторон окружён лесами, полями, воздух был чистейший – никаких машин, предприятий в городе не было, разве что дымили только паровозы. Нам, например, стоило дойти до угла и пройти два квартала наверх, как уже кончался город и начинался редкий лесок (вправо оставалось большое городское кладбище). Если ещё немного подняться на сопку, то на пути была маленькая речушка Кайдаловка (весной взрослый человек по отмелям и камням в 2–3 шага преодолевал её, а летом она практически пересыхала). За Кайдаловкой начинался уже настоящий лес, где можно было собирать грибы (рыжики, маслята) и цветы. Весной мы часто сюда ходили, и я хочу несколько слов сказать о весенних цветах.
Прежде всего, это фиалки. Они появлялись сразу, как сходил снег. Стебелёк 5–6 см, цветочек с ноготь (небольшой), с чудесным ароматом. «Скажи мне, фиалка, отчего ты к нам так рано возвратилась, когда в полях ни одного ещё цветка не распустилось». «Бедна нарядом и мала я, средь других цветов незрима, и если б с ними я цвела, то, может быть, прошёл бы мимо». Действительно, найти фиалку среди появившейся травы сухих листьев и хвои было нелегко.
А дальше о цветке, о котором средняя полоса России не имеет понятия. Цветок в Забайкалье называли «ургулькой». Мне кажется, он из рода крокусов. Толстый прямой стебель 10 см, покрытый серым пухом, заканчивался бутоном, похожим на серого пушистого птенца. Когда бутон раскрывался, появлялся крупный ярко-фиолетовый цветок с жёлтой серединой и нежным ароматом. И, конечно, моря цветущего багульника. О нём москвичи имеют некоторое весьма слабое представление. Багульник – вечнозелёный, с бальзамическим запахом кустарник с красно-лиловыми цветами, покрывает сопки и растёт повсюду.
Как мне кажется, на дачу мы выезжали каждое или почти каждое лето. Благодаря этому я узнала и на всю жизнь полюбила природу Забайкалья. Не скажу, что я много путешествовала и видела много мест. Но такой пронзительной красоты я нигде не встречала. Среднюю полосу России я представляю – плавала по Волге до Волгограда. Жигули не произвели на меня впечатления. Жила в Щелыково (имение Островского под Кинешмой), которое называют русской Швейцарией. Действительно красивое место. Была в Карелии, в Приозёрске, много воды и камней. Была в Крыму и на Кавказе. Кавказ красив, но, на мой взгляд, мрачной, враждебной человеку красотой. В Венгрии природа хороша – Будайские горы, Дунай. А хвалёный Балатон – большая лужа на ровном месте. Позднее я полюбила Юрмалу. Прибалтика – прекрасный край, но это уже совсем другое.
Мои впечатления от Забайкалья вовсе не основаны только на детских воспоминаниях. Тот же захватывающий дух восторг я испытала и в 1969 году, когда мы с Вадей и Ниной Белявскими ездили в Дарасун.
Но описывать красоты Забайкалья – пустой труд. Нужно иметь сверхбогатое воображение, чтобы представить красоты природы, описанные даже великими мастерами слова. Сейчас на помощь пришла кино- и фотосъёмка, но есть ещё ведь и запахи, и освещение, так что живое восприятие ничто не заменит.
Характерным для Забайкалья является чередование различных по размерам и формам сопок (иногда сплошь покрытых лесом или кустарником, чаще наполовину лысых, покрытых с одной из сторон лишь травой). И падей – промежутков между ними. Иногда, благодаря близости к Монголии, появляются открытые степные пространства различной протяжённости. Пади тоже имеют различную протяжённость и, как правило, очень влажны. Там бьют ключи, берут начало речушки. Эти места изобилуют великолепными цветами, которые здесь, в средней России, цветут только в садах.
Прежде всего, это ярко-красные тигровые лилии, сине-фиолетовые ирисы, анемоны, очень крупные незабудки коврами покрывали сопки и, конечно, жарки – цветы, подобные лютикам, но ярко-оранжевого цвета, как огоньки. А в сухих местах на сопках растут очень ароматные жёлтые лилии и царские кудри (саранки) – ярко-красные, с одуряющим ароматом цветы, у которых пестик и тычинки торчат наружу, а лепестки загнуты вверх. Здесь же растут колокольчики большие и маленькие, кукушкины слёзки и кукушкины башмачки, одинаковые по цвету и форме, но разные по размеру цветы, сиреневые в крапинку – забайкальские орхидеи. Мы встречали также эдельвейсы, но редко. В сопках растут крупные бело-розовые пионы, но я сама их не видела. В дни моего детства всё это великолепие было в изобилии, но даже в 1969 году кое-что сохранилось.
В Забайкалье много минеральных источников и, соответственно, курортов. Наиболее известны Шиванда, Дарасун, Кука. В последнем углекислые воды и по качеству, и по интенсивности действия превосходят нарзан (это установлено позднее специалистами курортологии). В Дарасун почти ежегодно ездили родители пить воду и принимать ванны. Однажды взяли и меня. Но прожила я там недолго – началась эпидемия скарлатины, и меня вернули в Читу.
Одно лето мы жили в Атамановке. Это не курорт, а железнодорожная станция, расположенная в очень живописном месте. За домом, где мы жили, поднималась сопка, поросшая густым лесом, туда мы не ходили (говорили, что там орудуют разбойники «Чёрная маска»). Впереди дома, если перейти через пути, было три дороги, две из них приводили к разным местам реки Ингоды (берега её очень красивы), третья – к сопке, у подножия которой было полузаросшее озеро, по берегам которого росли ирисы. Отец и Виктор увлекались рыбной ловлей и ловлей раков. Однажды мы плыли в лодке, и на её дне копошились огромные раки, и это меня пугало. Для нас детей лето в Атамановке было неудачным – и я и Вадя заболели корью.
Но особенно яркие и приятные воспоминания о Куке. В Куку мы ездили два или три лета. Сначала ехали на поезде до станции Кука, приезжали туда вечером, спали в каком-то доме, видимо, у какого-то служащего дороги. Утром я, проснувшись, видела в окно, что дом стоит на берегу реки, а на противоположном берегу возвышается скала, кое-где поросшая деревьями, и всё это ярко освещает утреннее солнце. Запрягали лошадей, по-моему, тройку, мы помещались со всеми пожитками в экипаж (не знаю, что он из себя представлял, но был вместителен и удобен) и ехали довольно долго по равнинной местности, покрытой разнотравьем и разноцветьем. Дом в Куке был отдельный, стоял он в стороне от курорта, и мне кажется, что за ним уже не было домов. Внутренних помещений не помню, но помню большую террасу со столбами-колоннами из брёвен, которая огибала дом, и вход в неё был с противоположной фасаду стороны.
И дом, и терраса были светлыми, из свежего дерева. Дача была расположена в самом начале сопки, и прямо у крыльца террасы росли маслята и рыжики. И те, и другие очень красиво растут, особенно рыжики. Где-то поблизости были и другие дачи. Во всяком случае, во всех наших прогулках и мероприятиях принимали участие девочка- подросток и молодая женщина, которая учила меня вышиванию. Мимо фасада дачи проходила дорога. Почти всегда пустынная, она вскоре разветвлялась на три широкие тропы – одна вела к месту бывшего лесного пожара, где были обгорелые стволы, всё это поросло папоротником и типичными для этих мест цветами – ромашка, колокольчик, иван-чай; вторая – шла сначала прямо, а затем огибала сопки. Третья тропа вела к Кресельной горе. Кресельная гора (сопка) – это просто чудо, она довольно высокая, а на её вершине располагались большие камни, напоминающие кресла, причём три или четыре из них абсолютно повторяли форму глубоких, больших с подлокотниками кресел. Днём эти кресла нагревались солнцем, и мы любили в них сидеть. С горы открывался изумительный вид – огромный простор, вдали синеют сопки.
В конце каждой недели мы готовились к приезду отца. Шли на лесное пожарище и собирали там охапки цветов, трав, берёзовых веток (варварство), потом из всего этого плели гирлянды и обвивали колонны террасы. Были, наверно, и другие приготовления. Утром в день приезда отца мы выходили навстречу экипажам (видно, в Куке жили семьи сослуживцев отца, так как приезд был многочисленным). Это были настоящие праздники. Из города привозили много вкусных вещей, мне запомнилась ветчина, шпроты, зефир, мармелад, ирис, пряники и пр.
На дачах мы, наверно, жили не всё лето, так как я вспоминаю бесконечные летние игры в Чите. Здесь самое время сказать и о наших соседях. Рядом с нашим домом, отделённый кирпичной стенкой (противопожарная мера), стоял дом, являющийся по размерам и внутренней планировке почти полным зеркальным отображением нашего, только без мезонина. И снаружи, и внутри дом был более чем ухожен. Хозяин Степан Степанович Гриц (думаю, что он был из прибалтов) – очень аккуратный и трудолюбивый человек. Он тщательно обихаживал большой сад (там были растения, не совсем обычные для Забайкалья), двор и дворовые постройки. Работал С.С. приказчиком в мануфактурном магазине в центре Читы.
Продолжение следует…