Кое-где в Чите ещё встречаются островки частного сектора, постепенно вытесняемые многоэтажками. Вот и мне с балкона четвёртого этажа открывается дивный вид на чей-то огород и на новую маленькую баню, построенную в прошлом году хозяйской рукой. Время от времени баня сия растапливается, и тогда над кварталом повисает вкуснейший берёзовый дым, который мне хочется откусывать крупными кусками и глотать, не пережёвывая. Это дым моего детства, дым, который слаще всех самый изысканных ароматов мира. Стоит лишь закрыть глаза и принюхаться…
Как же долго тянулся учебный год. Казалось, сама вечность состарилась и поседела с того момента, как отзвенели первые звонки. Если бы год не разбавлялся каникулами (особенно новогодними), то можно было сойти с ума от скуки и однообразия школьной жизни. Как я завидовал тогда своему отцу, который шёл на работу. Как я отчаянно хотел поехать с мамой на дачу, а не сидеть на уроках. Тем не менее, сладкий запах свободы можно было почувствовать уже в середине весны, когда отдалённо веяло летними каникулами и перспективой долгого отдыха. Моя дочь спит и видит поездку в детский лагерь, хотя до каникул ещё два месяца. Я в пионерских лагерях никогда не был, поскольку мне с излишком хватало нашей дачи. Когда начинали пахнуть прелая земля и набухшие почки, мы постепенно расконсервировали наш приусадебный участок. Хотя на дворе стояло лихое послеперестроечное время, никто на дачах не лазил по чужим домам. Можно было оставить всё с уверенностью, что жулики ничего не тронут.
Отец вытаскивал все вещи из бани, которую требовалось тщательно отмыть после зимовки, а мама развешивала на заборе подушки и одеяла, чтобы как следуют просохли на жарком весеннем солнце. Мне лет тогда было очень немного, поэтому свои чувства в плане «что такое хорошо и что такое плохо» я разграничивал только дачей и школой. О, я готов был помогать во всём, работать сутками, лишь бы меня не заставляли делать уроки! Для меня не было ничего ненавистнее на свете, чем уроки, перед которыми меркла даже школа, и вряд ли что-то появится страшнее в жизни. Делать уроки, особенно на любимой даче, – ужасная пытка, от которой веяло какой-то безысходностью и бессмысленностью. Но весной, когда до лета оставалось совсем немного, было ощущение скорой свободы, ощущение праздника и безмятежности. Отец затапливал баню сам, но когда я был неподалёку, доверял мне самостоятельно чиркнуть спичкой. Я смотрел, как язычки пламени растекались по мятым бумажкам и перекидывались на лучину. На это можно было пялиться бесконечно, но отец закрывал заслонку, так как дым начинал ползти в помещение.
Над баней росла громадная раскидистая берёза, сквозь которую дым поднимался высоко в небо. Видимо, берёза догадывалась, что в топке горит её спиленная подруга, поэтому тревожно вздрагивала ветками и тоже, казалось, принюхивалась. Запах печки, видимо, заложен в нас на генетическом уровне, потому как там, где горит огонь, тепло, сухо и безопасно. Городской житель никогда не прочувствует запах настоящих дров, поскольку знает только вонь сгоревшего угля котельных.
У бани было два входа: один вёл в предбанник и оттуда на огород, прямо под громадный, выше человеческого роста, куст смородины, а второй выходил на дорогу. Дорогой этой ездили редко, потому как кооператив был маленький. Проедет машина раз в день, вот и всё событие. Входом этим мы пользовались в технических целях, сюда заносили воду и дрова. После того, как баня протапливалась, дверь запиралась изнутри наглухо и начинал работать второй вход (или выход).
В бане было два окна, которые открывались и выходили в громадную теплицу. Дед построил её так, чтобы в сильные заморозки тепло из банных окон согревало помидоры. Когда пар выдавался особенно горячим, можно было распахнуть окно и вдохнуть сырой дурманящий тепличный запах, а ещё протянуть руку, сорвать помидор и с наслаждением его стрескать. А если выйти через «огородную» дверь, то сам Бог велел полакомиться смородиной, малиной, крыжовником, клубникой и прочими культурами, которые произрастали на пути от бани до дома. Мытьё у нас затягивалось далеко за полночь, потому как в семье не было такой традиции совместного мытья. В баню ходил каждый индивидуально. Самые уставшие шли первыми, чтобы пораньше лечь спать. Особенно это касалось тех, кому завтра нужно было ехать на рынок и везти ягоду на продажу. Последние же домывались в остывающей бане, потом выключали свет и почти на ощупь шли в дом. Уличного освещения почему-то не было, а тьма иногда стояла такая, как будто глаза завязали. Вытянешь вперёд руки и идёшь, как слепой, щупая ногой дорожку и обжигаясь о качающуюся где-то крапиву.
В дачном кооперативе было небольшое озеро, которое в своё время немного расширили и углубили. В засушливые годы, дабы не осушить его полностью, воду качали для полива два раза в неделю по два часа. Участки находились на довольно крутой горе, поэтому напор был неважным. В конце восьмидесятых, помню, давление в шлангах было такое, что струя через весь огород перебивала. А уже ближе к новому тысячелетию вода бежала чуть ли не самотёком. Мы старались наполнить большие баки, а уже оттуда разносить живительную влагу по грядкам. В баню тоже требовалась вода. В особо засушливые годы приходилось заказывать водовоз. Приезжал грузовик и сливал воду в придорожный бак, а мы в срочном порядке вёдрами растаскивали её в бочки на самом огороде. Короче говоря, край у нас рек и озёр, а воду приходилось добывать, как в Африке.
Пока мы с братом не смастерили большой сарай на огороде, баня служила как складом инструментов, так и складом урожая. Малина на продажу собиралась сотнями литров, которые нужно было довезти до рынка в товарном виде. Днём в бане было довольно прохладно, поэтому туда отправлялась каждая собранная банка, которая укладывалась обязательно на бок, дабы ягода не дала сок. Когда вечером малина спускалась в глубокие холодные подвалы, в бане стоял терпкий ягодный дух, а когда растапливали парилку, было такое чувство, что заварили крепкий вкусный чай. Последними в предбаннике жили капуста и морковка. Мы собирали урожай (мама и бабушка садили по сто пятьдесят вилков), потом тащили это всё в баню, где капуста терпеливо ждала своей участи. Когда наступал посолочный день, отец крошил вилки и морковку специальным резаком, толок ступкой в большом металлическом баке и вывозил в посёлок на балкон. В общем, все запахи моего детства баня впитывала в себя первой.
На самом деле баню эту дед старательно маскировал под курятник, поскольку в то время, на заре семидесятых годов, в посёлке было запрещено держать бани. В нескольких километрах поодаль в лесу раскинулась всесоюзная здравница «Шиванда», где партийные элиты проходили лечение. Так вот, руководство курорта считало, что вода из бань по грунтовым водам могла попасть в воду минеральную. И смех, и грех!
Пока я писал эти строки, окно в комнате распахнулось порывом ветра. В плюсовые температуры мы не закрываем окна на заложки. Вместе с ветром в комнату снова ворвался запах берёзового дыма, и снова я вернулся туда, где мне было бесконечно хорошо и свободно, и я иногда засыпал поздно вечером на руках своей уставшей матери. Берегите себя!
Антон ДОЦЕНКО,
фото автора