Борис МАКАРОВ, с. Акша
Тили-тили, тили, тили-бом!
Загорелся кошкин дом.
Кошка выскочила,
Глаза выпучила!
Самуил Маршак, «Кошкин дом»
…Та кошка, про которую я хочу рассказать, тоже «глаза выпучила», но не от жара пожара – от мороза. Сорокаградусного мороза.
Четыре года назад, вы, наверное, помните, была холодная-прехолодная зима. У нас все зимы холодные, вот я и добавил «прехолодная» для отличия этой зимы от прочих зим. Другого слова не нашёл.
В эту холодную-прехолодную зиму и осталась кошка в пустом, отверзом для всех морозов доме одна-одинёшенька.
Жила она с дедушкой и бабушкой. Жила в тепле, сыте. Дед инвалид войны был. Вместо одной ноги деревяшку имел. Чем старше, тем старее становился, тем чаще сидел. Болеть нога деревянная стала. Всё сильнее болеть стала. В тёплую пору на улице, на лавочке, на солнышке сидел. Зимой – у печки.
Кошка вместе с ним сидела. Мурлыкала, ласкалась – боль снимала.
И бабушке боль снимала, когда у неё поясницу прихватывало. За это её дедушка и бабушка и кормили хорошо, и ласкали-пригревали.
Короче говоря, кошка по-кошачьи, как положено кошке, жила…
Но как это бывает и в человечьей, и в кошачьей жизни, в один день, вроде бы ничем не примечательный, вдруг взрывается всё, ломается, наизнанку выворачивается и начинает идти, течь по другому руслу. Недаром жизнь поэты с рекой сравнивают…
Умер дедушка. Боль невыносимая в деревянной ноге доконала. Война догнала. Убила.
Дедушкина смерть и бабушку попыталась жизни лишить – ударила по сердцу – левая рука и нога неподвижными стали. И способность говорить бабушка потеряла.
Приехали из далёкого города дети – сын и дочь. Увезли мать к себе, поближе к больнице городской, докторам знаменитым.
Когда немного от всех бед-горестей отдышались, решили дом родительский продать. Дом хороший, крепкий – пусть добрые люди живут, размножаются, детей, внуков растят.
Наивные сын с дочерью, городские… Ну, кто же в наше время дом в деревне покупать будет? Люди свои дома бросают, из деревень в города уезжают-уходят или, как у нас говорят, бегут. Маршрут одинаков: из маленькой деревни – в деревню побольше, из деревни побольше – в райцентр, из райцентра – в город. А что делать?.. Колхозов нет. Предприятий, обслуживающих колхозы, нет. Работы нет… Политики всех мастей и те, кто возле них крошками кормится, говорят, пишут иногда: «У крестьянина – земля. Бери землю. Паши. Сей. Богатей». Так-то оно так, да вот как землю пахать, сеять, веять, богатеть, если у тебя, кроме лопаты, нет ничего, чем пахать можно. Да к тому же ни сил, ни здоровья нет. Вот и бегут люди, спасаются…
…Увезли дети бабушку. Про кошку же в суете, сутолоке никто и не вспомнил. Не до неё…
…Осталась кошка одна. Дом не бросила, не оставила. Кошки дома свои не бросают, не оставляют.
…Тёплое время года прожила сносно. Дом от мышей, крыс охраняла. Хозяев ждала. Чего греха таить – птиц разных ловила, и певчих, и не певчих – синиц, горихвосток, воробьёв, голубей… Нужда всему научит.
Шли однажды мимо дома пацаны хулиганистые. Взял один из них камень. Хотел камнем в кошку попасть. Попал в окно. Испугались пацаны – убежали. Кошка тут же воспользовалась тем, что в одном квадратике рамы стеклинки не стало, стала дыру вместо двери использовать. Вспрыгнет с земли на завалинку, с завалинки – на подоконник, в дыру – нырь, и дома.
В доме ещё хозяевами пахнет. Каждая щелочка в полу знакома. Дождь не мочит. Ветер не продувает. А однажды ветер всё же в ту дыру в раме в дом залез, поднапрягся и с внутренней стороны входную дверь открыл. Когда же дом с разбитым окном и распахнутой дверью стоит – ничейным становится.
Несколько первых дней после того, как возможность проникать в дом через дыру в раме получила, кошка радовалась. Хорошо было ей и на мышей, крыс охотиться, и просто сидеть. Всё своё, всё родное. Вон за печкой старый тапок лежит бабушкин. Бабушкой пахнет и мягкий, как бабушкина ладонь.
Вон подошва от дедушкиного сапога. Он в этом сапоге на левую ногу и летом, и зимой ходил, и сапог быстро изнашивался. Главная опора на него была, на левую ногу. Правая деревяшка, она больше для поддержки, подпорки служила. Даже кошка понимала: человеку лучше на своих ногах ходить. Почему же тогда люди друг другу ноги отрывают, не понимала.
Куда хуже стало, когда ветер дверь распахнул. Кто мимо не идёт, обязательно в дом заглянет. По крайней мере, так кошке стало казаться.
Заглядывали бродячие козы, собаки, даже коровы. И что самое плохое, те же пацаны. Остановятся возле дома, пошушукаются, пооглядываются и – шнырь внутрь. Сядут на подоконники, закуривают. Курят до тех пор, пока кто-нибудь не заперхает, не заплюёт – до тошноты.
Однажды они её, кошку, в доме застали. Дверь захлопнули. Самый большой дылда на подоконник сел – задницей дыру закрыл. Поймали пацаны кошку и, как она не сопротивлялась, не фыркала, привязали к её шее верёвку, а к верёвке – бабушкин тапок.
Больно и душно стало кошке. Закричала она, захрипела и так заметалась по комнате, что испугались пацаны, распахнули дверь, и тот же дылда, что на подоконнике сидел, пинком её на улицу выкинул.
Со страху, сама не поняв как, залезла кошка на чердак и полдня, обламывая когти сдирала вместе с шерстью и кожей верёвку с шеи. Содрала и больше в дом заходить не стала. Чуть в дверь или окно заглянет – всё ей кажется: пацаны там сидят и её ждут, чтобы ей больно сделать.
Да и собаки к дому попривыкли. Своим считать стали. И хотя собак кошка не очень боялась (они – не люди, верёвки к шее привязывать не умеют и большинство из них на кошек нападать побаиваются), общаться с ними неприятно: псиной пахнут.
Один лишь раз, по первым зимним, ещё не набравшим убийственную силу холодам, кошка дала уступку собакам. Забежала во двор, наполовину растасканный, большая длинноногая собака. За ней семенил маленький, тоже длинноногий, щенок. И собака, и щенок были настолько тощими, что кошке показалось, что она видит сквозь их грязную до черноты кожу ребра.
Кошка смотрела на собак из-под крыльца. В последнее время ей почему-то стало трудновато взбираться по бревенчатому углу дома на чердак, где она ночевала и тем более на крышу, где она успешно ловила птиц, чаще всего воробьёв.
Снизу, из-под крыльца собаки казались ещё выше, длинноногее, тоще.
Большая собака учуяла половину голубя. Она лежала ближе к выходу лаза, и ею кошка собиралась позавтракать. В наступившие холодные дни и ночи научилась экономить пищу. Теперь она, наевшись, не оставляла останки, где придётся, а уносила под крыльцо – будет чем позавтракать утром.
В дом кошка давно не заходила, да и не могла заходить. Месяца два назад, во время дождя пацаны забежали в дом покурить. Накурившись, ушли. Один из брошенных окурков не погас, хотя куряка и плюнул на него, но попал на клочок пересохшей, выпавшей из пазов пакли. Пакля вспыхнула. Из разбитого окна потянулась белая струйка дыма, хорошо видная на фоне потемневших от дождей стен кошкиного дома.
Дым увидела бабка-соседка. Она рвала крапиву для свиньи. Крапива густо, пышно росла вдоль всей улицы. Местами она пробовала отвоевать у людей даже проезжую часть – давно потерявшую асфальт дорогу.
– Василий! А дом-то пустой илюхинский, кажись, горит…
– Чему там гореть? В нём полгода никто не живёт. На днях заглядывал, хотел половицу позаимствовать, в руках рассыпается. Сырь да гниль.
– Но ведь дымит. Пыхнет – на наш дом перекинется. Иди, посмотри.
– Самой делать нечего. Иди и смотри. Загоняла. У меня же грыжа…
…Бабка водой из лужи потушила кусок дымящейся пакли и будучи в отличие от мужа человеком деятельным, закрыла валяющейся в углу грязной мешковиной дыру в окне. Уходя из дому, она аккуратно закрыла дверь и подперла её колом. Колья торчали вокруг дома и наполовину упавшего забора. Похожие на разбросанные копья поверженного богатырского полка, по вечерам они так чётко вырисовывались на фоне неба, подсвеченного алым светом осенней зари, что кошка боялась их.
…Большая длинноногая собака, конечно же, была знакома с кошками и знала, что эти маленькие, с виду мягкие, слабенькие зверьки умеют постоять за себя и никогда не сдаются без боя, и для того, чтобы достать из-под крыльца половинку голубя, пропустила вперёд щенка. Без злого умысла пропустила. Помедлила, и щенок этим воспользовался.
И уж тут-то кошка могла бы отыграться на нём за все кошачьи обиды. Но кошка, может быть, сама удивляясь тому, не вцепилась, не впилась зубами и когтями в длинную костлявую щенячью лапу. Почему? Она не знала и сама. Во-первых, щенок. Во-вторых, не пахнет псиной. Пахнет сыростью, помойками, коровьим навозом, а псиной – нет, не пахнет. Дитё.
В конце ноября, в первых числах декабря жахнули морозы. В один час жахнули, в полуночный.
Вечер был нормальным. Холодным, но как всегда, как в прежние годы. На небе звёзды – по кулаку. Воздух разряженный, острый. Всё, как всегда. А в полночь спустилась с окрестных сопок какая-то бледная дымка. Оплела эта дымка и дома, и деревья, всё живое и неживое, и всё оцепенело – в мёртвую стужу погрузилось.
Кошка под крыльцом лежала. Уснуть пыталась. В калачик свернулась, хвостом накрылась. Нос – на грудь, меж передних лапок. Задние лапы к бокам прижала. Казалось бы, никак к ней морозу вплотную не подобраться. Но уснуть кошке не удавалось. Уши как будто кто-то бельевыми прищепками то одно, то другое прищемит. Хвост чем ближе к концу, тем всё тяжелее становится. А ведь наоборот должно быть, к концу-то он тоньше…
Уснуть же кошке не только мороз – голод не давал. За два последних дня она никого не поймала, ничего не нашла. На помойки люди сегодня почти ничего не выкидывают. Так разве, очистки картофельные. Но и их научились такими тонкими срезать, выкинут – кошкам, собакам наеда никакого. А тут ещё морозы такие навалились, те же очистки (по-местному шелуха) так в лёд помоечный вмёрзли, выгрызает кошка или собака шелуху – только вместе со льдом проглотить сможет. А эта проглоченная ледышка последние капельки тепла из животинки вместе с дыханием вытеснит.
При таком морозе ни воробьи, ни вороны не летают. Полетит – на лету в снежок, в ледышку превратится… Где и как в такие морозы птицы спасаются, наверное, только большие учёные знают.
Мыши, крысы тоже не бегают. В норах сидят. Кто побогаче, с запасами, с тёплых дней наворованными, тому на мороз плевать. Нажрался от пуза и спи. У кого запасов нет, никуда бегать не надо: и там, и там погибель.
Всё как у людей. Может, потому и люди тащат в свои норы – двухэтажные-трёхэтажные – всё, что удаётся тащить. Запасы на чёрный, морозный день делают. Инстинкты у всех живулек одинаковы: спасайся, кто может и как может. И всё же обидно за людей, стыдно за них, когда многие из нас в «живулек» превращаются, своим инстинктам безропотно подчиняются. Мы же – люди…
На третьи, четвёртые сутки кошке хорошо стало. Тепло. Отмороженные уши, хвост не болели, она их не чувствовала. Чувство голода тоже притупилось настолько, что спать не мешало. День и ночь друг от друга отличаться перестали. Тьма окутывала мозг, застилала глаза…
…Хруст досок крыльца, как хруст льда под ногами людей на улицах, на помойках. Голос человеческий:
– Здесь! Здесь она! Я слышал, мяукнула…
– Ну вот. А ты говорил, не найдём. Кошки дома не покидают. Люди уходят, уезжают, умирают… Кошки остаются. Часто дичают. Начинают потом людей бояться. Но пока дом стоит, кошка будет рядом с ним.
– То-то мама будет рада. Кошку привезём – глядишь, поможет…
– Вы с сестрой – молодцы. Мать, считай, с того света вытащили. В город привезли – ни рукой, ни ногой шевельнуть не могла. Говорила – ни слова не поймёшь. Вы всех врачей подняли. Пролечили, как надо. Да и дома все условия создали…
– Да что вы, Андрей Ильич, расхваливаете нас. Мать… А как же иначе? Любой так поступит.
– Не уверен… Вон телек посмотри. Такие деточки есть…
– Ну, про таких и говорить не надо: это не люди… Я сначала, честно говоря, не надеялся. Лежит мама, смотрит, и всё. Вспоминать страшно. А полмесяца назад на улучшение пошла. Говорит ещё с трудом, но говорит. Мы с сестрёнкой возле неё по очереди сидим. Сестрёнка массажировать научилась. Руку, ногу по несколько раз в день маме разминает. Радуется: «Тёплыми стали…» А дней пять-шесть назад мама парализованной рукой самостоятельно двигать начала и пытаться говорить стала. Рукой двигает по одеялу, будто кошку гладит, и тихо-тихо так говорит: «Кис-кис-кис…» Мы сначала испугались – не в бреду ли… А потом поняли – кошку свою деревенскую вспомнила. Соскучилась. Просит кошку ей подать. Обрадовались: вспомнила – это тоже к улучшению. Врачи сказали: «На поправку пойдёт – начнёт вспоминать, а там потихоньку и разговаривать будет».
Ну и вам спасибо, Андрей Ильич, не отказались со мной в такую даль съездить. Не каждый за кошкой согласится машину гонять. Спасибо!
– Теперь вы меня хвалите. Кукушка хвалит петуха… Забирайте кошку. Дай Бог вашей матери здоровья! Нет, нет, заходить не буду. Поздно уже. Жена заждалась. Почти целый день в пути. Устал. Всего доброго вам!..
***
– Алло! Андрей Ильич, здравствуйте! Это я, Виктор! Мы ещё и ещё раз хотим сказать вам спасибо! И мама к нам присоединяется. Встала она. С палочкой, но ходит. За кошкой ухаживает. Никому не разрешает ни кормить, ни поить. Всё сама. И кошка вам спасибо говорит. Она от мамы не отходит. Руку, ногу греет – лечит. Спасибо вам!
***
…Сколько в наших деревнях брошенных домов.
…Сколько голодающих и замерзающих кошек.
…Сколько разных людей.