О маме – спустя полвека

Как сейчас помню 8 марта 1964 года, когда я училась в 8-м классе нашей школы. В те годы 8 Марта не праздновали, он был рабочим днём. Наша учительница русского языка и литературы Клавдия Львовна Ковалёва пришла к нам на урок русского языка и сказала, что сегодня мы будем писать сочинение, посвящённое Международному женскому дню, то есть о наших мамах. Она так красиво говорила о матерях, читала наизусть стихи о женщинах, приводила красивые слова великих людей, что я не выдержала и заплакала, потому что у меня не было мамы, я жила с неродной бабой Тоней.

Мне было стыдно перед своими одноклассниками, перед своей любимой учительницей. Она, конечно, знала о моей судьбе. Я так и проплакала весь урок, ничего не могла написать, слишком уж открытая рана была в моём сердце. Клавдия Львовна сделала вид, что она ничего не заметила, а после урока сказала мне, что, может быть, я дома напишу это сочинение. Но я, конечно, ничего не написала, потому что сердце моё сжималось от обиды и досады, губы дрожали. Клавдия Львовна поступила очень мудро со мной, она догадывалась о моих переживаниях. Так и осталась пустая клетка в журнале за сочинение, которое я не сдала.

И вот сегодня, когда прошло уже почти полвека, я взяла ручку в руки и решила написать это сочинение о своей маме, о самых счастливых и радостных днях моей жизни. О тех днях, которые как живые встают в моей памяти, когда многое отболело, когда я сама стала и мамой, и бабушкой, и прабабушкой. И по-прежнему мне не хватает мамы.

* * *

Мне было 9 лет, когда 1 апреля 1958 года перестало биться сердце нашей дорогой мамочки. И я хочу рассказать о самых светлых днях моей жизни, когда была жива наша мама, когда в нашем доме царили смех и радость, когда все мы были счастливы, особенно я, потому что все меня любили и лелеяли…

Я была вторым послевоенным ребёнком в нашей семье. Первой послевоенной была сестра Инна, которую, как у нас в семье говорили, папка привёз в чемодане из Германии (Инна родилась в 1946 году).

Родилась я на большой праздник – Пасху, была очень маленькой и крикливой. Мама мне говорила: «Ты у меня, Лидуша, некрасивая, но будешь счастливой, потому что на Пасху родилась». Я всё думала, но так и не узнала, почему называют счастливыми тех, кто родится на Пасху. Или ещё говорят, что кто на Пасху умрёт, тот тоже счастливый, вроде бы этим людям двери в рай открыты, но это, как говорится, к разговору.

Мои сёстры рассказывали, что я до трёх лет орала, садилась на канапель в боковушке (детской комнате) и перед закатом солнца начинала плакать и орать. Никто меня успокоить не мог, пока я сама не перестану плакать. Потом перестали обращать внимание, дескать, проревётся и успокоится. Так длилось до трёх лет. А мама слушала и говорила, что это не к добру. Она уже к этому времени болела, здоровье её было подорвано непосильным трудом во время войны, да к тому же у неё было больное сердце. Ей надо было лечиться, а она родила ещё двух сыновей – Колю и Сашу. Да, я словно чувствовала, что буду расти без мамы, что через шесть лет её не станет. Ну а пока я подрастаю, я самая счастливая в доме.

* * *

Самое яркое воспоминание для меня – празднование Пасхи. К этому празднику готовились загодя. В доме долго белили, мыли, скребли полы, так как они были некрашеные. Шторки снимались и стирались. В ограде папка со старшим братом Алексеем так всё выметали и чистили, что соседи говорили, что, мол, у Ивана Васильевича в ограде можно яйцо катать. В Чистый четверг яйца красили. В субботу вечером в горнице стелили на пол одеяло. Все дети и отец садились на колени, мама с миской яиц начинала делить яйца на всех членов семьи, даже на тех, кого не было дома (Валя, сестра, училась в это время в Иркутске, а братка служил в армии). И вот мама скажет: «Пай Валентины и Алексея разделите между собой». Мы с большой радостью делили их пай, и каждый прятал свои яйца, чтобы утром, как можно раньше, бежать на улицу биться с соседскими ребятишками, кто больше их набьёт.

Но я, конечно, была маленькая и все яйца пробивала, то есть отдавала напарнику или напарнице. Я не печалилась, потому что у меня было новое платье с карманами и подолом-солнце. К тому же я была очень худенькая, и когда крутилась вокруг себя, то подол распускался, словно солнце. При той трудной жизни, когда отец работал в колхозе на трудодни, деньги не получали, но мама выкраивала какие-то копейки, покупала ситец или фланель и обязательно к Пасхе шила нам с Инной новые платья.

А какие пекли куличи и пасхи к празднику! Взбивали белок с сахаром. Этой массой накрывали это всё и обязательно наклеивали леденцы. Готовые куличи ставили в горницу в передний угол перед иконами. А я старалась пробраться в горницу и хоть одну конфетку да съесть.

* * *

Долгими зимними вечерами любила я ходить с мамой к тётке Федоре (папка звал сестричкой), к жене старшего брата нашего отца дяди Васи. Он был репрессирован в 1937 году как враг народа. Бабка Федора осталась одна с семерыми ребятишками. Как она их поднимала, известно одному Богу.

Надеждой и опорой у неё был дядя Миша, один из сыновей. Когда он учился в школе, деревенские мальчишки играли в ножички, и во время игры он повредил глаз. Глаз вытек, так он и остался с одним глазом. В школе он долго не проучился, надо было помогать матери. В армию его не взяли, и он со всей силой взялся за хозяйство, вступил в колхоз, женился и стал одним из лучших чабанов.

И вот мы с мамой у них в гостях. Бабка Федора очень рада нам. Она любила нашу маму, звала её обычно Маруськой. Невестка, тётя Маруся, жена Михаила, готовит чай. Самовар уже кипит. Достаёт кусок сахара, крошит его на мелкие кусочки, и вот мы пьём чай, обязательно кружки с блюдцами, так как чай – кипяток. Мама с тёткой Федорой пьют долго, тихонько потягивая из блюдца. А я быстренько напьюсь чая с сахаром – самое большое удовольствие для меня – и бегу качать маленького Вову в зыбке (детской люльке). Напеваю ему свои песенки, которые нам пела баба Маша: «Баю, баюшки-баю, не ложися на краю, придёт серенький коток, Вову схватит за бочок» или «Тили-тили-бом, загорелся кошкин дом, бежит курица с ведром, заливает кошкин дом» и другие.

Нагостившись за полночь, мы с мамой идём домой. Луна светит, мы идём огородами, потому что намного ближе, чем по улице.

Или другая картина. Обычно в рождественские или крещенские вечера (точно не помню) наша мама ходила в гости к своим подругам: к бабе Рае, жене Ивана Афанасьевича Трухина, к бабе Вере, жене Василия Николаевича Салтанова, и к бабе Шуре, жене Сергея Никоновича Салтанова. Они праздновали по-своему. Одни женщины. Выпивали понемногу бражки, пили чай, курили, потом споют песню и пойдут дальше. Я шла с мамой и всё боялась, чтобы она не упала, не замёрзла. Обычно в такие вечера ярко светила луна, и они шли от одного дома к другому. Домой приходили далеко за полночь, я замёрзну, но ляжем спать с мамой вдвоём, и я быстро согреюсь и усну. Папка объезжал фермы и там ночевал, как говорится, нам с мамой была воля.

* * *

Однажды я пошла против мамы. Вечером мы сели ужинать, а сахара не было. Я стала плакать и просить у мамы сахар или конфеты. Мама, чтобы отвязаться от меня, сказала, что утром даст мне денег, и я пойду в магазин и куплю сахар или конфеты. Я сразу успокоилась с большой надеждой на завтра.

Утром я встаю, вся такая довольная, и прошу у мамы деньги. Инна уже ушла в школу, папка на работе, мы с мамой, Колькой, Сашей дома. Мама как будто не слышит меня, я начинаю кричать, плакать. Она на меня прикрикнула: «Отстань, холера, какие тебе деньги? Нет денег, надо печку мне топить, хлеб стряпать!» Я ничего не сказала, подвязалась платочком, надела фуфайку и к тёте Тане дяди Филиной (нашим родственникам). Дядя Филя работал в магазине. Они считались производственниками, у них были деньги. И я знала, что мама занимала у тёти Тани деньги, когда была большая необходимость.

Я прихожу к ним и говорю: «Мама просила деньги, тётя Таня». «Ой, Лида, нет денег, они у Фили, а он на работе». Я стою, насупившись, мне и стыдно, но я решила доказать маме, что не надо меня обманывать. «Подожди-ка, вот гимнастёрка Фили, я погляжу, может у него в кармане осталось». И действительно, то ли на моё счастье, то ли на моё несчастье, в кармане гимнастёрки оказалась «двадцатипятитка». Я с радостью взяла эти деньги и, не заходя домой, побежала в магазин.

Захожу в магазин, дядя Филя спрашивает меня: «Тебе чего, Лида?» Я, не поднимая глаз, подала ему эту «двадцатипятитку»: «Мне надо конфет». Он так удивлённо посмотрел на меня, ведь знал, что денег у нас нет, что конфеты мы покупаем редко, только по праздникам. «Тебе на все?» «Да, на все!» – еле слышно сказала я. Я уже готова была расплакаться, но желание съесть конфетку было выше всего. Как сейчас помню, он взвесил мне 2,5 килограмма популярной карамели (сейчас их называют голенькими), завернул в большой пакет из обёрточной бумаги и подал мне.

Я, радостная, выбежала из магазина, сунула в рот несколько конфет и пошла домой. До угла нашей улицы мне шагалось легко. Солнце светило ярко, оттеплело уже, приближалась весна. Но когда я зашла в свою улицу, ноги мои стали ватными, я еле шла. Тут выскочила из дома Инна, она уже пришла со школы и потеряла меня. Увидела меня и бежит мне навстречу. Я ей давай толкать конфетки, а она не берёт и спрашивает меня: «Лидка, ты где взяла конфеты? Вот мама-то тебе даст!» Я совсем растерялась, маму мы боялись. Я, чуть не плача, говорю, что я купила, она, конечно, мне не верит. Подходим мы к дому, а у нас возле ограды лежали бревна, я села с этим пакетом и заплакала. Инна убежала в дом докладывать про меня. Я сидела и плакала, казалось, целую вечность.

Мама вышла и заругалась: «Ах ты, холера!» Но увидела, что я плачу, подняла меня с брёвен, и мы вместе пошли в дом. Потом пили чай с конфетами, и все смеялись надо мной, а мне было стыдно. Мама сказала сердито: «Больше не смей так делать, не голодные ведь».

* * *

Самым горьким воспоминанием моего детства была смерть братишки Коли. Он часто гонялся за папкой и за братом Алексеем, они его сзади садили верхом на коня за седлом. Видимо, он не раз падал и ушиб печень. Когда заболел, то определить наша медичка не смогла. Его увезли в участковую больницу в село Мангут, но было уже поздно – Коля умер. Эта смерть сильно подкосила маму. Мне было до слёз жалко и её, и Колю. Но, как говорится, время лечит…

Однако мама стала часто болеть. Ей приходилось много работать. Надо было не только приготовить обед, накормить большую семью, а ещё испечь хлеб, обшить всех, выделать овчину, сшить нам унтики (детская обувь), подоить коров. Отец часто уезжал по фермам с ночёвкой, и маме одной приходилось управляться с хозяйством.

Раньше как-то дрова не заготавливали впрок. Привезут воз дров, и каждый день пилят и колят, затем топят печку. Помню такую картину: Инна учится с обеда, то есть во вторую смену. Дров нет. Мама её ждёт-ждёт со школы. А её нет, и в доме холодно. Мама мне говорит: «Лидка, беги к Маруське (папиной сестре). Она, наверное, там сидит». Я бегу бегом через огороды. Собаки лают, уже начинает смеркаться, но я бегу, мне страшно. Прихожу к тёте Марусе, а Инна с Герой сидят, пьют чай. Я чуть не плачу, говорю, что мама ругается, говорит, чтобы она быстрее шла домой, надо напилить дрова – печку нечем топить. Она кое-как собирается. Идём, начинаем пилить дрова ручной пилой. Я же младше её, сил у меня нет, она кричит на меня: «Не дави на пилу, чё повисла-то, но тяни-тяни пилу-то». Кое-как мы отпилили несколько чурок, занесли в дом, затопили печку, вскипятили чай. Мама повеселела. Сели чай пить, и снова в доме радость и смех. Инна делает уроки, а я играю с младшим братишкой Сашей. Такое было, конечно, редко. Потом стали готовить дрова впрок: пилили, кололи, складывали в поленницу, и никаких хлопот уже не было.

* * *

Однажды летом побежала я с подружками и Сашей в ложок играть (луг за селом, где паслись телята, ягнята, ходили кони). Мама сказала мне, чтобы я смотрела за Сашей. Но я, конечно, как в сказке «Гуси-лебеди» заигралась, побежала рвать щавель, дикий лук и забыла про Сашу. А он подлез к лошади, которая лягнула его задним копытом. Он закричал, я услышала его крик, подбежала, а у него нога в крови. Схватила его и что есть мочи потащила в лужу, чтобы смыть кровь. В это время тётя Таня кого-то пригоняла в ложок, увидела меня, закричала: «Что ты делаешь?!» Выхватила Сашу из моих рук и побежала к нам домой. Рану обработали, всё обошлось, но я долго сидела на брёвнышке и боялась зайти в дом. Потом меня завели и отстегали бичом. Тот урок я запомнила на всю жизнь.

Были и радостные моменты в моей жизни. Валя, старшая сестра, училась в Иркутске и приезжала на каникулы летом домой. Папка давал маме и ей телегу с лошадью, и они ездили в гости к тёте Нюре Лисовой, сестре мамы, в село Тарбальджей дня на два, чтобы повидаться. Раньше автобусы не ходили, машин своих не было. Нас с Инной они не брали. Поедут, а я бегу за ними следом, Инна тоже бежит, но потом отстанет и вернётся домой. А я не попускаюсь, бегу. Потом мама скажет: «Ну, Валька, останови коня, посадим её, наверное, пристала». Я, довольная, прыгаю в телегу, прижимаюсь к маме. Она уже не ругается, и мы едем дальше. В гостях, конечно, весело, мне всё интересно. Тётя Нюра готовит всякие угощения, Валя ей помогает. Это были самые радостные минуты моей жизни.

* * *

А как часто вспоминаются тихие тёплые летние вечера! Когда набегаешься и накупаешься вдоволь, сидишь на террасе на топчане и ждёшь, когда мама корову подоит. Принесёт парное молоко, процедит, я выпью кружку и засну тут же. Меня сонную потом унесут в дом. Слышу сквозь сон, говорят про меня, что так умаялась, что до кровати дойти не могу.

Пролетело детство. Осенью я пошла в школу. Мама сшила мне школьную форму, два фартука – белый и чёрный. Валя отправила мне туфли. Наступило 1 сентября, мама повела меня в 1-й класс. Мне и радостно, и страшно: какая будет первая учительница, как я буду учиться? Но я быстро освоилась в школе, учиться нравилось, все меня подхваливали, и я старалась изо всех сил. Зимними вечерами я уже не ходила с мамой по гостям, а сидела дома и делала уроки. Да и мама редко ходила: она уже болела, но в больницу не ехала. Как поедешь? Отец на работе, да и мы ещё маленькие были.

И вот стал приближаться тот страшный год, когда не стало нашей мамы. Я уже учусь в третьем классе, был праздник 8 Марта. Мама где-то с женщинами отмечала его, пришла домой весёлая, нарядная. Подойдёт, поглядит в зеркало и запляшет, сама себе напевая: «…Ой, Самара-городок, неспокойная я, неспокойная я, успокойте меня. Платок тонет и не тонет, потихонечку плывёт, милый любит и не любит, только времечко идёт…»

На следующий день она слегла и больше не встала. Её увезли в больницу в Хапчерангу (там был рудник, и больница считалась самой лучшей в районе). Её стали лечить, но было уже поздно (у неё был порок сердца, так говорил отец, он её увозил). Дела были неважные. И как-то отец нам с Инной говорит: «Завтра вы не ходите в школу, поедем к матери в больницу в Хапчерангу».

Мы обрадовались, что в школу не пойдём. Утром встали, не расчесались, стали бегать по улице косматые и смеяться. Тётя Таня выскочила, наругала нас, мы притихли. Зашли в дом, заплелись и стали ждать машину. Вскоре машина подошла, отец нас посадил, и мы поехали. Когда мы зашли в палату, то маму я уже не признала. Она уже не улыбалась. Одни глаза смотрели на меня. В них было столько горя и боли, что сердце моё всё сжалось. Папка старался шутить, что скоро, мол, мать поправиться и приедет домой. Она достала ещё яблочко Саше, но говорить уже не могла. Рядом лежала чёрная подушка, она уже была на кислороде.

Приехала старшая сестра Валя. Она жила и работала в Сретенске. Послали телеграмму брату Алексею, он служил на Украине, в Днепропетровске. Маме становилось всё хуже с каждым днём, но она словно ждала Алёшу – самого любимого сына. Он ехал около десяти суток. Приехал в конце марта и застал ещё маму живой. А 1 апреля её не стало.

 

Так беда, словно туча на ночь,

Заслонила собою свет.

Славный наш дед Елизар

Постарел на десяток лет.

(В. Сажин)

* * *

Наш дед Елизар Руфович Власов, мамин отец, пережил свою дочь на несколько лет.

После похорон мамы мы жили с бабой Машей, папкиной матерью, которой было уже за 80 лет. Управлялись как могли с хозяйством. Приближалась весна, надо было садить овощи в садочке. Мы с Инной копали грядки. Наш старший брат Алексей после похорон мамы остался дома и не поехал служить дальше. Это ему чуть не обернулось бедой, в его части посчитали его дезертиром, сделали запрос в Кыринский военкомат. И летом он уже поехал на службу. Как мы все плакали, когда его провожали. Но всё обошлось благополучно, потому что дядя Лёня (Алексей Афанасьевич Трухин, наш дядя) сделал документы правильно.

Ну а я продолжала свою учёбу. Училась хорошо, старалась изо всех сил, всё делала самостоятельно, никто меня не контролировал, не проверял. И вот наступил последний учебный день в году. Нас распустили на летние каникулы и среди хорошистов наградили и меня почётной грамотой. Какая была радость! Ярко светило солнце. Как я бежала домой. По дороге меня остановила тётка Елена, Ивана Павловича Трухина мать. «Ты что несёшься, Лида?» – спросила меня. «Меня наградили грамотой», – говорю я. «Ну молодец, вот мать-то бы порадовалась, да рано умерла». Дома меня хвалят, а Инна залезла на стайку, где спали коровы, и стала прыгать и кричать: «Ура, Лидка грамоту получила!»

* * *

На этом и кончилось моё счастливое детство. Отец потом женился на Антониде Анфиногеновне Трухиной, у которой тоже были две дочери, и которая в первую очередь старалась что-то купить для своих, а потом нам – что останется.

Да, как было тяжело без мамы, сколько слёз я выплакала, сколько ошибок совершила. Но, слава Богу, вокруг меня были старшие сёстры и брат Алексей, были добрые люди, хорошие учителя. Да, потом вышел закон платить пенсию по потере кормильца. Нам тоже должны были назначить пенсию. Но когда папка обратился в бухгалтерию колхоза «Путь Ильича», то ему сказали, что Мария Елизаровна не работала в колхозе. Она работала и до войны, и после неё на огороде, на току, летом – на стрижке. А во время войны и траву косила, и пшеницу косила вручную в колхозе. Всё отдавали для фронта, для Победы, и собирали колоски , чтобы прокормить как-то детей. Да, она была бы труженицей тыла, если бы не умерла в 45 лет.

Наши матери. Мамы. В них – начало нашей жизни. От них – и самая нежная ласка, и лучшая обновка, и первая книга. От них – тепло и радость в доме. Материнский напев остаётся с нами на всю жизнь. Только часто ли слышали матери ответную песню любви? А закончить свое сочинение мне хочется стихотворением Валерия Панина «Не забывайте матерей!»:

 

Не забывайте Матерей!

Они печалятся в разлуке.

И нет для них страшнее муки –

Молчанье собственных детей.

Не забывайте Матерей!

Они ни в чём не виноваты.

Как прежде, их сердца объяты

Тревогой за своих детей.

Пишите письма Матерям,

Звоните им по телефону!

Они так радуются вам,

Любому вашему поклону.

Не забывайте Матерей!

Ведь для молчанья нет причины,

И глубже с каждым днём морщины

От равнодушия детей.

Средь суеты и праздных дней

Услышьте, Господа и Дамы:

Болит душа у вашей Мамы!

Не забывайте Матерей!

Пишите письма Матерям!

Звоните им по телефону,

Они так радуются вам,

Любому вашему поклону.

 

Лидия КУЛИКОВА,
ветеран педагогического труда, отличник народного просвещения, с. Верхний Ульхун