Читатели, следящие за моим творчеством, уже знают, как я ненавидел и до сих пор ненавижу школу. Любовь к ней у некоторых просыпается только на выпускном вечере, а в основном на протяжении всего учебного года и не было её, этой любви. Избавлением от этого ада кромешного были очень нечастые каникулы, а также выходные дни, в которые всё равно приходилось зубрить проклятые уроки.
В нашем детстве было очень чёткое разделение между учёбой и отдыхом, в отличие от нынешнего поколения детей. Они отдыхают зачастую в телефонах, а где в него тыкать – на переменах или дома на диване – не играет вообще никакой роли. Мы же не могли прожить без улицы, устраивали себе великое множество игр, строили шалаши, ходили в походы, планировали то великое и далёкое, что так и осталось непокорённым и нереализованным. Мы были счастливы в этом мире. И времени у нас было сколько угодно, его как бы вообще не существовало, поэтому мы могли, например, спокойно целый год ждать следующего дня рождения.
Однако стоило начаться новой четверти, как время становилось очень чётким, осязаемым. Минуты тикали как ленинградский метроном, отсчитывая мгновения до окончания очередного урока. Но ближе к концу очередной четверти время замирало, растягивалось и становилось плотным, как густой туман. Когда же настанут новогодние каникулы? Вторая четверть считается самой короткой, но тянулась она нестерпимо долго, потому что финалом ожидания был Новый год! Я любил этот праздник гораздо больше, чем собственный день рождения, потому что он был всеобъемлющим, и атмосфера сказки царила повсюду. День рождения же был каким-то локальным – ну поздравят родители, свечи задуешь, собственно, и всё. Не было торжественности.
Как я уже сказал, на каникулах меня заставляли повторять пройденное, делать дополнительные задания, чтобы я развивался. Да и дарили мне всегда что-то развивающее почему-то, а не для души, не то, что я хотел. Неужели я был каким-то недоразвитым? Так было на каждых каникулах, кроме новогодних, потому что их было позволено дробить на две части. Двадцать восьмого декабря заканчивались уроки, выставлялись отметки, и нас отпускали домой. Так вот эти три дня до Нового года были неприкасаемыми, и я мог делать что хотел. Читать книги, без которых я жить не мог, мастерить разные поделки в отцовской мастерской и не думать совершено ни о теоремах Пифагора, ни о постоянной Авогадро, в общем, ни о чём, что мне в жизни вообще никогда и ни при каких обстоятельствах не пригодилось.
Мы бежали домой, колотя мешками со «сменкой» по глыбам льда вдоль дорог, кидались снежками, валялись в снегу при попытках штурмовать какой-нибудь сугроб. О наступающем празднике красноречиво напоминали Деды Морозы в витринах магазинов и гирлянды в школьной столовой. Отец приносил из гаража новогоднее барахло, от которого пахло морозом и ещё чем-то, но это были самые желанные для меня запахи. Искусственная ель, купленная ещё до моего рождения, две коробки стеклянных шаров, которые по наследству передала нам бабушка, а также светомузыка – пластиковый короб с разноцветными лампочками. Он подключался к телевизору и моргал в такт музыке – отец был электриком и мог смастерить что угодно.
В эти дни мама устраивала генеральную уборку, водила меня покупать новые унты на зиму, заставляла пылесосить и мыть полы. Я готов был делать что угодно, хоть ехать в Норильск, брать лом и долбить вечную мерзлоту, только бы не заставляли делать уроки. Нет, всё-таки современная система образования нанесла мне тяжёлую психическую травму. До сих пор в жизни нет ничего, что бы я ненавидел больше, чем уроки. А тогда была свобода, я шёл рядом с мамой, беспрерывно тарахтел о всяких пустяках, а она сердилась, потому что мороз под сорок градусов и не стоит лишний раз открывать рот.
В эти последние предновогодние дни даже окна в домах светились ярче. На подсознательном уровне чувствовалось, что люди за этими окнами стали чуть-чуть счастливее, забыв на время о том, что приходилось выживать в голодные девяностые годы. Темнело очень рано, за окном мела пурга, а мы сидели дома в тепле, было бесконечное чувство уюта, комфорта и ощущения сказки. Разрешалось даже недозволительное, например, обедать у себя в комнате. Мама строжайше воспрещала принимать пищу где-либо, кроме кухни, а под Новый год было можно. Дни были бесконечными, это сейчас они летят, превращаясь в недели, месяцы и годы, а тогда за день можно было переделать великое множество моих детских дел.
Отец часто сидел возле своей аппаратуры, поскольку был профессиональным радистом. Он слушал позывные из далёких стран на другом конце света, отвечал им, говоря научным языком, осуществлял сеансы радиосвязи. Я тоже иногда бродил по волнам эфира, вслушиваясь в треск и шум мощной военной радиостанции, пытаясь среди лингвистической многоголосицы уловить русскую речь. Иногда мне это удавалось. Я не знал, что это были за люди, где они жили и как выглядели, но они были «моими» людьми, потому что я их «поймал» на нужной волне.
Утро тридцать первого декабря… В этот день никто не будил рано, но я просыпался сам, прислушиваясь к торжественному шуму, происходящему на кухне. То были приготовления к новогоднему столу. Отец ходил за продуктами, а потом занимал место у раковины и бесконечно долго чистил картошку, морковь и свёклу, мыл посуду, а мама готовила, готовила и готовила, иногда доверяя нам с братом заправить салаты майонезом или почистить яйца. Мы болтали без умолку, планируя каникулы. Нужно было съездить на дачу и накидать снег в баки, навестить каких-то маминых подруг и прочее. Я был согласен на всё, я был абсолютно счастлив и чувствовал, что это и есть настоящая полноценная жизнь, жизнь, избавленная от уроков.
Потом отец громко гремел столешницами, вытаскивая на середину комнаты тот самый стол, который доставали на Новый год или когда мама кроила ткань. Стелилась скатерть, с величественным звоном извлекался из серванта хрусталь. Я до сих пор так и не понял великое предназначение хрусталя, как и то, что его надо было беречь как зеницу ока. Сейчас дома у меня хранится ваза прабабушки и пивная кружка из сего материала, а тогда же полки ломились от салатниц, рыбниц, конфетниц и так далее. Наверное, поэтому это вызывало приятные чувства, ибо запретный плод всегда сладок, а шанс отведать блюда из запретной посуды упускать не стоило. Нет смысла говорить, что в обычные дни строжайше воспрещалось трогать хрусталь и даже близко подходить к серванту.
Заканчивались кулинарные приготовления, и наступал тот момент, когда полагалось носить в комнату салаты и прочую снедь. По телевизору шёл советский фильм, в подъезде слышался смех соседей, а за окном спешили по заснеженным тротуарам запоздалые прохожие. Это было лучшим моментом года, даже летние каникулы несколько меркли перед сим действом. Крутилась на специальной подставке ёлка, сверкая огнями гирлянд, сияла светомузыка. Казалось, так будет всегда, и уже окончательно вылетали из головы мысли про начало новой четверти. Я уже молчу о том, что на следующий день нас ждали подарки.
Мы сами мастерили родителям презенты. Поскольку денег тогда и у взрослых было в обрез, откуда бы им было взяться у детей? Мы вырезали из журналов разные картинки с автомобилями, сшивали их наподобие книжек и дарили отцу, а маме рисовали картины и подписывали открытки. Часто заходили в гости мамины подружки, и мы им были меркантильно рады: кто пойдёт в гости в новогоднюю ночь без подарков в семью, где есть дети? Дарили всё, что нашлось дома, от пустых аудиокассет до стопок листов с электроэнцефалографиями. И мы находили всему этому применение и удивлялись, как обходились без этих вещей всю нашу жизнь.
По телевизору гнусавил Ельцин, били куранты, мы кричали «Ура!» и с «Новым годом!». Спать никто не заставлял, но мы сами шли, поскольку сон – лучшее средство быстро дождаться утра и бежать под ёлку. Засыпалось как-то быстро, да и просыпалось тоже. Взрослые ещё крепко спали, было очень и очень раннее утро. На столе всё так и осталось – никто не уносил продукты в холодильник. На улице была тишина – весь посёлок словно вымирал. Я свешивался с кровати, чтобы было видно ёлку, и очень внимательно смотрел под неё, а потом вставал и шёл. Брата я не будил, потому что хотел остаться с новогодним чудом один на один и ни с кем не делиться своей радостью. Открывал пакет я очень и очень медленно, чтобы как можно дольше растянуть удовольствие от процесса. Потом долго сидел и рассматривал подарки и даже не замечал, что мама тоже проснулась и стоит у двери, облокотившись о косяк, и тихонько улыбается, глядя на меня… Это было в прошлой жизни…
Первого января мы шли гулять на гору вместе с дворовой ребятнёй. Пурга наметала над сопкой огромные снежные козырьки, где мы строили крепости, а потом, разделившись на две команды, штурмовали их. Все в снегу с ног до головы, и ведь никто не болел серьёзно, даже не простывал. Приходили домой по темноте, сушили на батарее ботинки и варежки.
А потом начинались уроки, и можно было смело ждать следующего Нового года, потому что у меня была куча времени его ждать. Берегите себя!
Антон ДОЦЕНКО,
фото автора