Как Александру Сергеевичу Анна Алексеевна «отомстила»
Есть ли такие россияне, кому не знакомо слово «отлуп»? Пожалуй, всем известно, кроме младенцев и дошкольников, коим неведомо это шутливое и разговорное выражение отказа. Например, на вашу письменную просьбу предоставить отпуск с такого-то по такое-то число, руководитель, конечно, может так подумать, но не напишет на вашем заявлении: «Дать отлуп заявителю».
Отказ кому? «Нашему всему»! «Наше всё» – это не что, а кто. И назвал так «кого» через тридцать с небольшим лет от описываемых мною событий – в 1859 году – русский писатель и критик Аполлон Майков. Так кого он так назвал? Да «солнце русской поэзии», по словам самого большого критика в русской литературе Виссариона Белинского. Следовательно, Александра Пушкина. Сие могут подтвердить мне даже успешно уклонявшиеся от усердного изучения русской литературы лоботрясы со средним образованием.
Что поделаешь, и с солнцем, пусть даже «русской поэзии», случались «обломы». Вспомним банальное «и на солнце есть пятна».
Будучи наследственным носителем африканского темперамента от арапа Петра Великого, Александр часто впадал в амурное настроение, о чём красноречиво свидетельствует так называемый донжуанский список поэта, где фигурируют десятки женских имен. И тут нашла коса на камень! Камень с женским именем Анна, чаще в том дворянском общении по французской модели Аннета, официально – Анна Алексеевна Оленина, дочь президента Академии художеств, тайного советника, что соответствовало генералу на военной службе, следственно, высокопоставленного лица в чиновной иерархии империи.
Оленины «держали салон», который посещали многие видные деятели русской культуры, куда, естественно, влекло и нашего героя.
И влюбился он бурно и мучительно, но мало-мальской взаимности его чувства не находили. Анюта видела в нём только «самого интересного человека своего времени». Сама она, «предмет его страсти» (типичнейший оборот тех лет), миниатюрная красавица, была блестяще образована, владела французским, английским, итальянским языками. Она же, фрейлина императриц Марии Фёдоровны и Елизаветы Алексеевны, умела поддержать любой разговор, пела неплохо, и по всему считалась весьма завидной невестой «высокого полёта».
Жестокий и вдохновительный Амур подвиг Александра на три любовных стихотворения, одно из которых, пожалуй, известно большинству:
Я вас любил: любовь ещё, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим. (1829)
Второе стихотворение, посвящённое Анне, также довольно известно: «Не пой, красавица, при мне».
Сватался и получил отказ, что ныне и называют отлупом. Рассердился, ощутил болезненный удар для самолюбия. Не удержался, чтобы не уязвить несостоявшуюся невесту в стихах, да и папеньке тоже досталось, что, в общем-то, было совсем не комильфо для «солнца русской поэзии»:
Тут … дочь его была
Уж так жеманна, так мала,
Так неопрятна, так писклива,
Что поневоле каждый гость
Предполагал в ней ум и злость.
В среде пушкинских знакомых это увлечение поэта воспринималось по-разному. В одном из дамских альбомов была помещена карикатура, где Анна ловит на удочку поклонников, погружённых по шею в воде, вдали стоит плохо нарисованный Пушкин, а сбоку снизу вверх надпись: «Прочь, прочь отойди! – Какой беспокойный! – Прочь! прочь! Отвяжись, – руки недостойный».
Вот эта-то надпись, стихотворная по виду, и привлекла моё внимание. Перелистывая разные книги в поисках галлицизмов (слов французского происхождения в русском языке), я натолкнулся на эти четыре строчки в издании 1995 года, где указано, что этот отрывок помещён впервые. Поскольку в былые времена авторы сильно страдали от «старой дуры, слишком чопорной цензуры» (пушкинские слова), этот фривольный текст не мог быть напечатан. Привожу его близко к оригиналу.
«Салонный» вариант: «Пожалуйте, сударыня, сядте со мной рядо(м) / Пожалуйте, пожалуйте, наградите взглядом. – Прочь, прочь, отвяжись, какой безпокойнай, / Прочь, прочь, отвяжись, того недостойнай. – Пожалуйте, сударыня, прекратите муку, / Пожалуйте, пожалуйте поцеловать руку. – Прочь, прочь, отвяжись, какой безпокойнай, / Прочь, прочь, отвяжись, того недостойнай. – Пожалуйте, сударыня, не будте так грубы, / Пожалуйте, поцеловать себя в губы. – Прочь, прочь, отвяжись, какой безпокойнай, / Прочь, прочь, отвяжись, того недостойнай. – Пожалуйте, сударыня, за маи тревоги, / Пожалуйте, пожалуйте, протяните ноги. – Прочь, прочь, отвяжись, какой безпокойнай, / Прочь, прочь, отвяжись, того недостойнай. – Ах, долга ли мне мучитца, долго ль сердцу битца, / Позвольте мне, сударыня, другой объясниться. – Врешь, врёшь, погади, я с тобой знакома. / Врёшь, врёшь, ужо приходи, муж не будет дома».
Также довольно неожиданно в тексте 1844 года Гребенки, писателя, писавшего по-русски и по-украински (фига «патриотическим» языковедам, утверждающим ныне, что украинского языка не существует), упоминание этих четырёх строк в несколько изменённой форме, свидетельствующее, что этот текст имел довольно широкое распространение. Речь идёт о провинциальных помещиках. Передаю близко к оригиналу.
«Евграф Петрович жил верстах в десяти от деревни Тараса Ивановича Севрюгина и был с ним очень дружен. Они переженились почти в одно время, и когда у Евграфа Петровича родился первый сын, а у Тараса Ивановича дочь, то они в шутку, от нечего делать сосватали своих детей и очень утешались, когда малютки, едва начиная лепетать, уже называли друг друга женихом и невестой.
– А, Тарас Иваныч! – посмотри-ка, как мой пострел подкачивается к твоей дочке, – говаривал Евграф Петрович.
– А моя-то сударыня как важничает, – замечал Тарас Иванович, – вся в покойницу жену.
– Важничать-то важничает, да всё-таки посматривает на парня.
– Ещё бы! Такова у них, сосед, натура!
– Слушай, Федька, поди сюда, стань перед барышней… Что ж ты упираешься? Ведь Лизавета Тарасовна твоя невеста… Ну, вот так. Пой за мной: «Пожалуйте, сударыня, Сядьте со мной рядом; Пожалуйте, сударыня, Удостойте взглядом…»
– Пой за мной, Лиза, – говорил Тарас Иванович и начинал: – Прочь, прочь, отойди, Какой неспокойный! Прочь, прочь, отойди, Любви недостойный!
– Э-ге! Да ты, сосед, этак рассоришь наших цыплят, – замечал Евграф Петрович. – Ничего, шутка шуткой, а дело делом. Ну, поцелуйтесь, пострелёнки, так, покрепче! Браво!
Так потешались добрые люди своими детками».
Возможно, где-то в архивах существует исходный авторский текст «любви недостойного», но признаемся, что Александр Сергеевич получил свою дозу дамской ехидности. «Поделом вору и мука». Шутка, конечно.
Николай Епишкин,
лексикограф