Продолжение. Начало в №38
Феоктист. Фиса – брат родной, Феоктист Трофимыч, белогвардеец махровый.
Понял Филипп: стрелять не будут, снял штаны, показал белякам голую задницу и подался в партизанскую вольницу – курунзулайскую коммуну.
Отшумела Гражданская война, вернулись в родные семьи казаки – и белые, и красные. Да только власть Советская никого не забыла: ушёл ночью тёмной за кордон, в Китай, Феоктист.
Не стало ладу да складу в семье Соломиных. Молчит, хиреет, теряет силы и глава семьи дед Трофим, точит горькие слёзы и мать Аграфена, приходит в упадок дом, хозяйство.
В соседях углядел себе невесту Филипп: невысока, статью крепка, не больно разговорчива, но работящая.
При нужде и в лес сбегает, спромышляет гурашку. Да и роду хорошего, по фамилии Ермакова, а по имени Прасковья. Павлина, Паруша зовут её братья Пётр да Павел, косая сажень в плечах, с такими не забалуешь, тоже в партизанах ходили, таким кукишку не поставишь
Поженились молодые в 1923 году, в 24-м родилась дочка Аннушка, потом пошли ещё дочери Лукерья да Ксения, а в 33-м – Надежда.
Жить бы да крестьянствовать семье, да не хочет душа Филиппа осёдлости, всё тянет его куда-то за счастливой долей.
Уходит с артелью в тайгу мыть золото. Приходят из тайги весёлые, богатые, фартовые. Покупают в местной лавке-магазине плис да бархат, срочно в ночь местные портнихи-умелицы шьют им шаровары плисовые, портянки красные бархатные, рубахи шёлковые.
Сапоги покупают хромовые, со «скрыпом», кисеты набивают отборным табачком, собираются компанией и начинают гулять-бражничать.
Дивят честной народ песнями под гармонь, плясками посередь улиц и днём, и ночью, дарят подарки всем деревенским ребятишкам: выходя из магазина, сыпят им в подолы рубашек и платьишек конфеты да пряники.
Ночи напролёт играют в карты между собой и с залётными молодцами.
Дома появляются редко, но бывают.
Вот и Филипп однажды появился дома с невиданным выигрышем: патефоном и 6–7 пластинками к нему, а то, что единственную коровёнку проиграл, – промолчал. Собрался и в ночь опять ушёл золото мыть.
А утром пришли за карточным долгом и забрали кормилицу.
Горько плакала Прасковья: как с такой оравой да без молока выживать? Но надеялась патефон сбыть на базаре, хоть тёлочку купить.
А дня через три новые гости на пороге, да с милицией: забрали патефон – ворованный оказался.
Вот так и жили, вроде и любили, вроде и не любили, но дети-то, они ведь в любви рождаются.
Грянула Великая Отечественная война, и ушёл Филипп в зиму 1942 года, да в самое пекло – под Сталинград.
Удачливым был, почти всю войну в полковой разведке и ни одного ранения, наград полная грудь. Да и то сказать: маленький, щупленький, под любую колючку пролезет, в любой ямке, болотинке скроется, а жизнь в тайге научила понимать знаки и звуки природы, да и стрелок отличный, а уж умом бог точно не обидел…
А весной 43-го пришла чёрная весть из родного села: не стало родной жены, умерла.
– Отчего, почему?!
Нет ответа. Было что-то в письме от дочери, да вымазала военная цензура чернилами.
С той поры и стал бравый разведчик Соломин удачу да сноровку терять.
Некому, наверно, стало за него у Господа милости просить.
А встретились дети и отец только в июле 1945 года. Отшумела Великая Победа, вернулись в родное село уцелевшие фронтовики, кто с подарками-гостиницами, кто сам гостинец – инвалид, но вернулись же!
А у кого не вернулись, так у тех матери рядом.
А тут никого…
Старшей Аннушки нет рядом – собирала осенью на убранном поле колоски, небольшой берестяной с нашелушённым зерном туесок несла домой.
Не донесла….
Налетел на неё бригадир на сытом откормленном коне, избил кнутом до крови, а утром приехали бойцы в синих фуражках – суд, срок, и поехала Аннушка в красноярскую тайгу на 7 лет, лес валить на пользу и благо советской власти.
А дети в газимурской тайге росли, держались друг возле друг друга, опекала всех, пока саму не сослали, старшая сестра Аннушка, она-то знала, почему и отчего погибла их мать.
Берегли, ох, как берегли зерно колхозное, особенно семенное. Впроголодь жили, в муку подмешивали сушёную лебеду, тёрли кору древесную, черёмуху в ступках сушёную толкли и опять в хлеб добавляли.
А потом мучились животами всеми семьями, отпивались травами, но зерно берегли.
Да вот как-то не досмотрели, и загорелся колхозный сарай-амбар.
– Хлеб горит!!!
Мужиков в деревне почти нет, бедные бабёнки кинулись тушить пожар, да быстро поняли: нет, не затушить…
Таскали на своих тощих жидких спинах мешки. Немного уж осталось вытащить, но начали уже падать балки-матки сарая, а Паруша ещё кинулась туда и выскочила, успела, но горела её спина, горел платок и под ним густые светло-русые косы, горели рукава ситцевой кофточки.
Заголосили бабы, воды нет рядом, скидывали с себя немудрящую одежонку накидывали на Прасковью. Но та от боли уже не понимала, убегала от своих спасительниц живым факелом.
Зерно спасли всё. А через несколько дней отмучилась и безответная Прасковья, оставив шесть сирот на волю Господа.
А бравый разведчик Соломин ранен был в жестоких боях при взятии Сандомирского плацдарма при освобождении Венгрии. Изрешетило его осколками, как выжил – сам удивлялся. Все, вроде, осколки вытащили из него, а вот тот, что возле сердца лежал, трогать не стали. Опасно!
Долго, до июля, переправляли из госпиталя в госпиталь, но вот и вернулся домой.
Принёс и он гостинец своим детям. Старшие-то дочери уже на прииске работают, рабочие карточки имеют, Надя живёт в няньках у начальника прииска.
А младшие Толя да Миша домовничают, в школе учатся, да и неплохо учатся.
Вот кто рад двум буханкам чёрного хлеба да нескольким замызганным в солдатском «сидоре» кускам сахара.
С той июльской встречи с холмиком, поросшим могильной травой, прожил ещё Филипп 10 лет. Ходил, поминал свою Прасковью летней порой и пел вполголоса «Враги сожгли родную хату»:
К тебе я шёл четыре года,
Я пол-Европы покорил.
Хотел я выпить за здоровье,
А пить пришлось за упокой.
И пил солдат, слуга народа…
Картина «Кладбище Поленовых». Художник Павел Пугачев