Продолжение. Начало в №23
Глава 2. На дороге в Кяхту
От Байкала до Селенги. – Верхнеудинск. – Сибирская гостиница. – Поп и лама. – Судоходство на Селенге. – Дорога в Кяхту.
От Мысовой, куда нас доставил знаменитый ледокол, наш поезд катился по восточному берегу Байкала среди осин и берёз, над нашими головами горел огромный еловый лес, погибающие старые стволы корёжило со страшным треском. Солнце казалось кроваво-красным из-за дыма, закрывавшего потемневшее небо, и под его ослабевшими лучами через прибрежную зелень Байкал казался тёмно-зелёным с оранжевыми там и сям пятнами.
Иногда наш поезд проезжал мимо уже уничтоженного пожаром леса. От леса остались только обугленные гигантские кучи, ничего не росло на усыпанной пеплом и горелым валежником земле, ни одного признака жизни в этом опустошении, и только шум проходящего поезда будил давно приговорённое к молчанию эхо. Затем наступал черед зелёных лугов с весело журчащими под ивами и берёзами ручьями, ковёр ярких цветов веселил глаза: жёлтые тюльпаны, голубые барвинки и розовые ромашки. Потом поезд проходил между сводами строевого леса, где огромные вековые ели вздымали к небу гигантские цвета ржавчины стволы, и в вагоны заносило запах зрелой земляники и дикой смородины.
Далее магистраль пошла по бассейну Селенги. Горизонты стали шире, лес, вперемешку с зелёными лугами, сменялся болотами с зарослями кустарников и камыша. Наконец, вдали показался город с возвышающимся над ним белым зданием тюрьмы, город Верхнеудинск с красными и голубыми колокольнями, кокетливо чарующий под обманчивыми миражами лучей заходящего солнца. Издали он действительно великолепен, а вблизи это только большая деревня, похожая на все уездные городки Сибири с их широкими пыльными улицами, деревянными домами, печально однообразными, как и в большинстве городов России. Однако иллюзия ещё продолжалась, когда я постучал в гостиницу, где мне нужно было провести ночь: солнце спускалось во всём своём великолепии, покрывая пригородные холмы густым голубым туманом.
Я оказался в сибирской гостинице, гостинице, в которую несмело вступаешь на пороге ночи несколько взволнованным предстоящей борьбой с ненасытными насекомыми. Но моя комната показалась мне чистой, а белье, вручённое мне, белейшим, что придало мне уверенности. Я обратил внимание, что один из моих чемоданов остался в экипаже, в котором меня привезли с вокзала. Пока мне готовили ужин, я пошёл в сарай за забытым багажом. Ночь наступила быстро, и я всё время натыкался на свиней, дремавших вокруг телег и экипажей. Наконец, в темноте моя, может быть, немного энергичная длань наткнулась на чемодан, показавшийся мне удивительно большим. Раздался крик – я перепутал экипажи и разбудил заснувшего путешественника. «Какого черта, дурак, ты меня разбудил?» – была его первая реплика. Вторая была любезней: «Что, ужин уже готов?»
Меня приняли за хозяина гостиницы, и путешественник смешался в извинениях, когда понял свою ошибку. Это был поп, крепко сбитый здоровяк. Мне, занятому в мыслях поисками священников Будды, пришлось встретить для дебюта одного из миссионеров, призванных к наставлению в вере коренного населения. Мы поужинали вместе. «Божественный напиток!» – вскричал поп, поднимая полный стакан водки за моё здоровье. Сибирские попы, к сожалению, почти все таковы; слишком часто они несравненные питухи, иногда только их жены могут не уступать им в этом. В большинстве случаев они очень гостеприимны, но почти без всякого образования, любят выпить и поиграть в карты, давая – увы! – таким образом, своей пастве плачевный, но хорошо воспринимаемый пример для подражания. Я попытался расспросить миссионера о бурятах, но ничего не мог добиться. Ему всё время надо было водки, и – вещь чрезвычайно удивительная в Сибири – водка в буфете закончилась. «Пьянь ты такая, – повторял поп хозяину, – ты выхлестал всю водку, и выхлестал в одиночку!»
Он встал, качаясь, хозяин взял его под руку и повёл к телеге, на которой тот должен был отправиться в путь. Я вышел с ними, за высоким казаком, освещавшим нам путь с фонарём. Повозка была высокая, и поп, вдребезги пьяный, не смотря на все предпринимаемые им усилия, не мог в неё взобраться; он материл повозку, поносил всячески хозяина всё более хриплым голосом. Наконец, когда он поставил ногу на подножку без дальнейшего успеха в подъёме, казак, не говоря ни слова, поддел руками выдающееся поповское седалище и сильным толчком пихнул в экипаж. Несчастный мелькнул в воздухе и рухнул всей тушею, под которою экипаж издал горестный хруст. Мне показалось, что поп ушибся, но звучный храп меня разуверил: едва попав в экипаж, он уже спал сном праведника.
Я вернулся в комнату, не преминув задать хозяину никого не удивляющий в Сибири вопрос: «Не слишком ли много у вас клопов?» Последовало уверение хозяина в полном благополучии гостиницы в этом отношении. Я радостно распростёрся на кровати.
Через несколько минут чувствую, что меня атакует, поднимаясь от ножек к изголовью кровати, целая армия насекомых. Подымаюсь, бью, давлю, но к врагу со всех сторон ползут подкрепления. Начало светать, в отчаянии звонком вызываю хозяина, которого, думаю, раздавил бы как простого клопа. Тот входит, старый смешливый поляк. Он не кажется удивлённым, увидев беспорядок на моей кровати, глаза его улыбаются за толстыми стёклами очков. «Вам, путешествующему по заданию французских музеев, какую великолепную коллекцию насекомых можно было бы собрать у меня этой ночью!»
Экипаж был готов, и меня уже ожидал чиновник, назначенный уездным начальником сопровождать меня до Селенгинска, откуда я должен отправиться к Гусиному озеру и монастырю Бандидо-Хамбо-Ламы, и мне оставалось только отправиться в дорогу. Верхнеудинск уже проснулся, теперь я уже его видел при лучах восходящего солнца. Я его снова увидел таким, каким видел несколько лет тому назад, когда ездил на каторжный Сахалин. В городе восемь тысяч жителей, довольно большие суда здесь нагружаются китайскими товарами из караванов, идущих по кяхтинской дороге. Базар очень шумный и многолюдный, особенно во время оживлённой ярмарки в январе, на которую съезжается много народу. На неё приезжают русские, бурятские, китайские и монгольские купцы. Торговый обмен часто достигает 4 миллионов франков, хотя ярмарка носит местный характер; продаваемые товары по большей части здесь и производятся, на ней также много мехов, чая, тканей и китайского фарфора.
Селенга, протекающая через Верхнеудинск, берёт своё начало в Монголии, пересекает границу возле Кяхты, орошает самую плодородную часть области и впадает в Байкал, образуя болотистую дельту; её длина 1300 км. Эта большая река служит для перевозки зерна (от 8 до 10 миллионов кг ежегодно. Суда нагружаются также лесом, шерстью, водкой и шкурами. Течение довольно быстрое, но глубина её достаточна для летней навигации; однако есть риск наткнуться на подводные камни. Лёд устанавливается в октябре, а ледоход происходит только в конце апреля. Товары, доставленные на берег Байкала, перегружаются на другие суда, так как небольшие селенгинские суда не осмеливаются бороться со штормами на великом озере.
У русских есть мечта, впрочем, вполне реализуемая, – везти забайкальские товары в Архангельск: следовало бы улучшить условия тяжёлой навигации по Ангаре довершить канал, пользу которого ещё не понимают, и соединить бассейны Оби и Енисея. Известно, что суда заходят из Белого моря в Обь, и один корабль даже смог подняться к истоку Енисея.
Дорога, которая идёт из Верхнеудинска к монгольской границе, походит на все большие сибирские дороги. Это широкое пыльное полотно, которое при таянии снегов превращается в трясину. Степь тянется насколько видеть можно, бесконечная, пустая, неразработанная, без малейшей древесной растительности. Недалеко от города дорога стремительно спускается к Селенге, паром устроен в этом месте для переезда через реку. Сибирские паромы самых разных видов; иногда это ряд сцепленных друг с другом барок, последняя закрепляется на берегу и удерживает паром, чтобы быстрое течение его легко не снесло. Другие представляют канат, протянутый с одного до другого берега, и паром передвигается перебиранием руками за канат. Я видел паромы с колёсами, которые крутят лошади, как на наших каруселях.
Паром на Селенге довольно большой; на нём уже стояли крестьянские телеги. Мы уже отплывали от берега, как услышали крик, всадник нёсся к нам во весь опор. На нём была жёлтая одежда и на плече широкая красная лента. Накануне я ужинал с попом, и у меня была надежда пообедать с ламой, который в самом деле сопровождал меня несколько часов. Он не русский подданный, живёт в Монголии, а сейчас заезжал к родителям.
Мы ехали быстро, почти никого не встречая на пути. Чаще всего степные просторы представляли печальный вид, иногда мы пересекали равнины с извилистыми ручьями с берёзками над ними. Птицы немного оживляли пейзаж: серебристые трясогузки, подняв хвосты, бегали друг за другом, издавая радостный писк; стаи уток тяжело переваливались у прудов и речек, большие цапли, серые и белые, держались неподвижно, стоя на одной ноге. Казалось, они не слышали бубенчики тарантаса и продолжали предаваться мечтаниям и философствовать, не соизволяя обратить на нас взгляд.
Слева мы заметили ламаистский монастырь, если употреблять его монгольское имя, – дацан (datsane). Это не очень большой монастырь. Он походил на небольшую деревню, увешанную многочисленными деревянными колокольчиками. Лама должен был в нём остановиться, но он предложил сопровождать меня несколько километров далее; мы выпили чаю у его сестры. Она, монголка, как и лама, вышла замуж за бурята. Она жила в летней палатке совершенно круглой формы, сделанной из овечьего войлока, похожей на юрты, в которых я ночевал много раз у киргизов на берегах Балхаша и в Туркестане. Несколько более скромных юрт, почти чёрных, находилось в окрестностях, и большое стадо лошадей паслось на соседнем холме. Внутри главной палатки было очень чисто; совсем рядом с ней стояла другая палатка, поменьше, она была поставлена в честь монгольского ламы. Для него были открыты ящики с драгоценностями, яркие ковры покрывали пол; нечто вроде пуховика, сделанного из китайских тканей, ему служило кроватью, и бронзовые божки с приношениями находились на почётном месте.
«Вы, конечно, врач?» – спросил я своего нового друга. Посреди статуэток Оточи (Otochi), воплощение врачебного гения Будды, занимало почётное место, между Айюши (Aiouchi), дающего долгую жизнь, и Манджушири (Mandjouchiri), бога смелости, воплощением которого является китайский император. Лама ответил утвердительно.
После приёма в своей палатке лама пригласил меня посетить мужа сестры, где было приготовлено угощение. Я собирался выходить, когда лама с серьёзным видом подошёл ко мне с голубой шёлковой лентой в руке и по монгольскому обычаю, которого я ещё не знал, поблагодарил за посещение и подарил её в память хорошо проведённого вместе времени. За время моего путешествия я получил неисчислимое множество лент подобного рода, хадаков (khadaks), если называть их собственным именем.
Буряты мне приготовили нечто вроде рагу с бараньим мясом и картошкой, потом были поданы сласти с чаем. Вся семья понимала русский язык. Хозяин дома один оставался безмолвным, впрочем, его жена не давала ему и слова молвить. У неё куча ребятишек, о которых она говорила с чисто материнским восхищением. Одна из дочерей носила украшения невесты, грудь и рукава были с металлическими украшениями. Другая дочь, только что вышедшая замуж, сидела рядом с молодым супругом, они переглядывались между собою с видимым удовольствием.
«Славно, когда они вот такие юные, и так смотрят», – говорит мать.
«Не напоминает ли вам это вашу молодость?» – спросил я с улыбкой.
Добрая женщина расхохоталась, и её муж впервые высказался, положив ей руку на плечо: «Она заслуживает того, чтоб на неё смотрели, старушка. Такой не найдёшь во всей округе».
На угощении присутствовал и совсем молодой парень, племянник моего хозяина, который предложил сопровождать меня по окрестностям и заехать за мной в монастырь у Гусиного озера. Нима, это было его имя, сдержал своё обещание, и мы его скоро увидим.
Лама сопровождал меня несколько минут на лошади рядом с моим экипажем. Больше он мне ничего не говорил, и вдруг, пожелав доброго пути и попрощавшись, подал мне бумагу. В ней были написаны четыре правила, которые Будда Сидарта (Sidarta) установил для блага людей, когда он познал истину: «Несчастье сопровождает человека всю жизнь», «Источник всей жизни в желании в страстях». «В жизни освобождаются, освобождаясь от страстей и желаний». «Освобождение достигается благодаря нирване».
«Исполняя эти правила, – добавил лама, – наконец достигаешь мудрости!» И, не сказав больше ни слова, повернул лошадь и медленно поехал к родительскому жилью. Пели рядом со мной птицы, поднялся лёгкий свежий ветерок. И вдали на горизонте солнце искрило странные очертания крыш монастыря, перед которым мы проезжали.
Чтобы попасть в Селенгинск, я проезжал несколько деревень, где я менял лошадей. В одной из деревень жили семейские, русские раскольники, которые были сосланы когда-то в Забайкалье, где создали цветущие поселения. Я видел большие поля зерновых, среди которых первое место, казалось, принадлежало яровой ржи: эта рожь питает самую большую часть населения, она очень высокого качества, зерно её очень полное и ни в чём не уступает пшенице, часто оно тяжелее и крупнее. Поля с пшеницей занимают 14% засеваемой площади, овёс – 12%, рожь – 5%, проса выращивается мало; в бассейне Шилки поля с гречихой больше пшеничных. После узкой дороги панорама становится шире, и к ночи появился Селенгинск, местоположение которого мне показалось очаровательным. На почтовой станции остановилось много проезжающих. «Ой, да это вчерашний француз!» – закричал из глубины комнаты верхнеудинский священник.
Я подошёл пожать ему руку, на столе лежали куриные кости и почти пустая бутыль водки. Он размашисто мостил своё ложе на полу. «Я приехал раньше вас, – сказал он мне, – и отправился последним. Только у меня везде прямая дорога, в то время как вы останавливаетесь у лам, ламы люди неинтересные, это дикари, в то время как мы…»
Взалкав спиртного после размашистых упражнений с ложем, поп проглотил оставшееся в бутыли и растянулся на ложе со вздохом глубокого удовлетворения.
«В то время как вы – цивилизация», – сказал ему я. Поп кулаком взбодрил упрямую подушку и спокойно повторил: «В то время как мы – цивилизация!» Повернулся спиной и, не пожелав мне доброй ночи, заснул.
Глава 3. По селенгинским степям
Селенга. – Скотоводство. – Учитель и рыбная ловля. – По дороге к Гусиному озеру. – Онбоны. – Лама Дылиров. – Приём у Хамбо-Ламы.
Построенный в лесу недалеко от Селенги, которая живописными изгибами течёт у подножия гор с обнажённым вершинами, но с зеленеющими склонами, Селенгинск очень маленький городок, хотя и центр очень большого уезда. Жителей в нём 1100 человек, заняты они огородничеством, сельским хозяйством, охотой и рыбной ловлей. Сельское хозяйство в цветущем состоянии, хотя животноводство играет ещё большую роль, как и в остальном Забайкалье. Лошадей в области 650 тысяч, почти одна лошадь на человека, но крупного рогатого скота две головы и мелкого две с половиной головы на человека (миллион триста тысяч коров и быков, полтора миллиона овец). Может быть, нигде в Сибири нет больше скота, он живёт в очень благоприятных условиях: луга поливаются, в них мало болотистых мест, на пастбищах обилие питательных трав. И даже у бурят иногда встречаются места для зимовки скота, и нередко можно видеть удобряемые луга. Вероятно, нет в мире страны, где бы животноводство было столь разнообразным. И действительно, к козам и овцам, коровам и лошадям надо присоединить 2500 оленей, которых разводят тунгусы и орочоны на севере области, и 10 тысяч верблюдов на юге.
На следующее утро после моего приезда в Селенгинск большой караван верблюдов остановился на площади. Они везли большие тюки с чаем из Китая для перегрузки на Транссибирскую магистраль в Верхнеудинске. Бедные животные имели измученный вид; лёжа на земле, очень грязные, медленно пережёвывали пищу. Верёвками они были связаны друг с другом, один конец верёвки к хвосту, а другой конец в ноздрях, часто окровавленных, следующего за ним верблюда.
Много чиновников было на площади, среди них я познакомился с приставом (pristov) Курбатовым, который помог с фотосъёмкой, и со школьным учителем, пригласившим меня на рыбалку, сообщив мне, что вернусь со множеством рыб и сведений.
Увы! Рыбы было немного, хотя в Селенге их много. Из семи миллионов лососей, добываемых в области, самое большое число их принадлежит этой реке, где ещё ловят осётров, хариусов, линей, сигов, окуней, щук, щук, карпов и карасей. Мы вынуждены были удовольствоваться двумя окунями и тремя карасями.
По правде говоря, рыбная ловля практикуется на берегах Байкала, в Селенге и Баргузине. Наиболее ценной рыбой считается лосось и омуль, достигающий больших размеров, с сочным мясом. Его сразу же солят и отправляют в Иркутск, а оттуда в Европу. Рыбная ловля, так, как она понималась раньше, состояла в варварском и неразумном истреблении рыбы. В 1895 году был установлен регламент и контроль за его исполнением; результат этих мер ещё недостаточен для охраны богатств края, тем не менее, ободряющ.
Чарующий вид расстилается на другой стороне реки, где возвышается совершенно белая прелестная церковь старого Селенгинска, с прихожанами полурусскими, полубурятами, которых худо-бедно наставляет в вере малообразованный поп. «Это суеверный народ, верит во всякие абсурдные вещи, – говорит мне школьный учитель. – Даже сам поп, когда болеет, то лечится у лам». И это напоминает мне слова другого попа: «Хамбо-Ламу как священника я презираю, но как врач он бесподобен, он научит всех русских докторов».
Я возвращаюсь с учителем, у которого я должен обедать. По дороге заходим к очень бедным бурятам, один из них работает, а рядом в поставленной на землю колыбели под ярким солнцем спит ребёнок.
Через несколько минут заходим в школу, где я весело пообедал. У детей каникулы, и учитель, страстный любитель рыбалки, не слишком об этом сожалеет. «Ученики меньше клюют, – забавляясь, говорит он мне, – на наживку моего обучения, чем рыбы на мой крючок». Ученики – дети русских и бурят, последние часто более работоспособны и спокойны, у них большие способности к математике и рисунку.
День мирно заканчивается. Чиновники, с которыми я познакомился в Селенгинске, добрые люди, не знают, что и поделать, чтобы доставить мне приятное, за что мне и остаётся всех благодарить, учителя, пристава Курбатова и столоначальника Остромецкого.
Этот последний сопровождал меня на следующий день до монастыря у Гусиного озера. В качестве слуги мне был дан крещёный бурят. Звали его Герасим Батуев (Batouiev). Он сел рядом с кучером, а мы с Остромецким уселись на плохой телеге. Если повозка была отвратительной, лошади были очень хороши, но мне недолго пришлось этому радоваться. Телега не была приспособлена для быстрой езды, и колесо неожиданно отскочило. Чудом мы не перевернулись. Пришлось заняться починкой телеги, и после получасовой остановки, худо-бедно мы покатили дальше. Дорога была сносная и очень широкая, пейзаж представлял очень холмистое плато, паслись стада, но травы было мало, солнце довело её до рыжего цвета, а чрезвычайно обильно расплодившаяся саранча её сгрызла.
Пока Остромецкий наблюдал за починкой нашей телеги, я пошёл с Герасимом к онбону (onbone), который стоял на самой высокой точке плато. В краю бурятов и во всей Монголии можно их увидеть: это ветки деревьев, связанные в пучок, и издали они походят на огромные кусты. К ним привешиваются бумажки или кусочки ткани с молитвами. Внутри на земле виден рассыпанный рис, табак и чай: это приношения от проходящих верующих духам, которых нужно задобрить.
Я только что закончил фотографировать онбон и, поворачиваясь, заметил, что Герасим бросил монетку под ветки; падая, монета ударилась о землю с характерным стуком. Я подошёл поближе и увидел на земле посреди других приношений двухкопеечную монету.
«Ты приносишь жертву монгольскому богу, а я тебе считал христианином», – сказал я Герасиму.
«Конечно, – ответил мне мой слуга. – Я даже родился от крещёных в детстве родителей». Затем, пожав плечами, он добавил: «Вы знаете, наш бог, когда я его прошу о чём-либо, не всегда милостив. Поэтому теперь, когда есть подходящий случай, я обращаюсь и к монгольскому богу: если один не даст то, что я желаю, может быть, другой будет более великодушен».
«Но когда твоё желание исполнено, кого ты благодаришь?»
«Ах! – спокойно отвечает мне Герасим. – Как вы хотите, чтоб я знал того, кто смягчился? Я никого не благодарю!»
Мы снова уселись на телегу, километра через два наши лошади сделали прыжок в сторону и понеслись, напуганные, налево. Справа дороги валялся разлагающийся труп лошади; стаи воронов носились вокруг, а какая-то большая хищная птица с окровавленным клювом взмахивала крыльями, её когти так глубоко вошли в разложившуюся плоть, что она казалась привязанной к трупу. И вдруг перед нами показался монастырь. Пейзаж был очень необычен: у наших ног большое озеро с капризно змеившимися серебристыми ручейками по пожелтевшей степи, дацан со своими храмами и часовнями, с домами лам, создававшими вид целой деревни. Рядом с монастырём, слева, холм с большим онбоном, а далее в глубине горная цепь, за которой находился Байкал.
Наш кучер отклонился немного влево, нужно было найти подходящий брод: ответвление ручья было широкое и глубокое. И на всей скорости, с риском ещё раз потерять колесо, мы вкатились на большой двор с открытыми на две стороны створками ворот. К нам подбежал какой-то молодой человек, впустив нас, исчез на минуту и вернулся в сопровождении ламы. Лама приближался со всею солидностью сана, одежда его был цвета жёлтого чижика, красное широкое полотно укрывало плечо до подмышки; рукава изнутри были небесно-голубого цвета, а на голове жёлтая шляпа странной формы. Он несколько театрально меня приветствовал и спросил, являюсь ли тем ожидаемым иностранцем, и какую степень я имею в моей стране. И прежде, чем я смог ответить, Остромецкий с наивозможным апломбом громко произнёс: «Его превосходительство – генерал!»
Дылгирев (Dylguiriov) – это был имя ламы – принял ещё более величественный вид. Я извинился, что потревожил его, оторвав от его учеников и молитв.
«Нет, – мне ответил Дылгирев. – Я спал!» Я не мог удержаться от смеха, и Дылгирев тоже: человек честно снял свою маску, он принял было на себя торжественный вид, но природа одержала верх, и я его увидел таким, каким он был, – компанейским и весёлым человеком.
Юный лама вбежал, чтобы сообщить нам, что Иролтуев (Iroltouiev) Бандидо-Хамбо-Лама нас ожидает. Дом высшего духовного лица был построен из дерева, на большом дворе было несколько жилищ, самое большое для Иролтуева, другие для учеников и приезжающих гостей. Приём был несколько церемонным. Хамбо-Лама, несмотря на любезность, сохранял сдержанность. Избегая моих вопросов, он начал говорить обо мне. Он сказал мне, что знает Францию. В 1900 году он был в Петербурге для представления императору, затем он совершил путешествие по кругу, но какое путешествие! От Гусиного озера через Петербург, Париж, Марсель, Цейлон, Индию, Сиам и Китай. Он отправлял божественную службу в музее Гиме (Guimet) и знал нескольких из наших лучших ориенталистов.
Иролтуев рассказал мне это, улыбаясь, он казался интеллигентным и симпатичным; потом резко сменил тему разговора и обещал мне во время моего пребывания в дацане все сведения, которые мне понадобятся, за что я искренне его поблагодарил… Но моя аудиенция была закончена. Хамбо-Лама должен был принять китайских гостей. Я удалился.
Дылгирев ждал меня после приёма. Был приготовлен ужин, баранина была спрыснута мадерой. Мы её съели вместе. Он уже не был величественным Дылгиревым поутру, это был славный человек, весело воспринимавший жизнь, он и смеялся как ребёнок.
«И теперь вам можно отдохнуть, – сказал он мне, – после хорошей трапезы здорово хорошо поспать. У нас клопов нет!»
И моя ужасная ночь в Верхнеудинске пришла мне в голову, я рассказал её Дылгиреву, он смеялся как сумасшедший. Но смех его резко пропал, когда я ему рассказал об избиении клопов.
«Сколько же вы их убили?»
«Откуда я знаю, может быть, штук сорок!»
«Так ведь вы совершили сорок грехов!»
И лама объяснил мне, что никто не должен убивать живую тварь, которой Будда дал жизнь; это преступление для ламы и большой грех для обычных людей. «Ну, что ж, прекрасно, – сказал я Дылгиреву. – Вы ели со мной баранину. Баран был убит, я согрешил, а вы совершили преступление!»
Моё рассуждение удивило Дылгирева, и он начал царапать голову, а потом с полнейшим равнодушием выдал: «О, знаете ли, когда мясо приготовлено, греха нет больше!»
Продолжение следует…