История фронтовика Дмитрия Утюжникова
В тот далёкий сентябрьский день 1941 года пятеро молодых ребят, вчерашних школьников, покидали родное село Урейск Акшинского района, чтобы достойно бить врага. Это были добровольцы, как и миллионы других по всей нашей стране. Урейским ребятам повезло: никого из них война не оставила на полях сражений. Все пятеро вернулись домой, но с разными инвалидными колодками…
В один из январских выходных мне посчастливилось встретить давнего знакомого – работали вместе на машзаводе. А встретились на горнолыжном спуске спортивного комплекса «Высокогорье».
С Анатолием Утюжниковым мы практически одногодки, и наши отцы с одного года рождения, с 1923-го. Только мой давно ушёл в мир иной, а папа Анатолия до сих пор бодрствует в свои 98, и это большая заслуга сына. Я напросился на встречу с Дмитрием Александровичем, участником Великой Отечественной войны, Утюжниковы согласились.
Ветеран охотно начал разговор, приглашая пройти в его однокомнатные «апартаменты». По дороге он представлялся мне сухощавым, сгорбленным стариком с тростью, сиплым голосом и трясущими руками. Но не тут-то было – встречал меня высокий, немного сутулый, с улыбкой на бледных губах преклонного возраста человек. «Я в квартире хожу без трости, – говорил Дмитрий Александрович, как будто читая мои мысли. – Если меня немного качнёт, не обращайте внимания, стены упасть не дадут».
Мы присели, и он продолжил: «В мои годы, уважаемый корреспондент, уже часто подводит память. Я вам расскажу всё, что помню, а Анатолий добавит из интернета (Анатолий Дмитриевич готовил на кухне обед для отца и присоединился к нам позже. – Прим. авт.).
Сентябрь 1941 года. Помню, как по селу прошла новость, что в военкомате райцентра, селе Акша, военком ведёт набор добровольцев на фронт. Пришёл, а там уже мои одноклассники. Пять человек нас записалось, а на завтра ещё десять добавилось. Через день был назначен сбор призывников для отправки в Читу, в областной военкомат.
Когда я подходил к месту сбора, то издалека услышал, как мужики, женщины и дети… поют, и пение то сопровождали пара гармошек, гул трёх полуторок, лай нескольких собак и громкий плач тётки Софьи – местной плакальщицы. Здесь собралось всё село. Так провожали нас, 18-летних парней. Проститься со мной пришли две сестры, мама и соседские подростки.
И вот прозвучали команды «Строиться» и «По машинам».
В Чите первыми операциями, которые производили со всеми призывниками, были помывка в бане и переодевание в форму красноармейцев. В новой форме мы не узнавали друг друга. Пока мылись, нас распределили по командам, кто куда подходит. Меня зачислили на курсы телеграфистов. А ночью – тревога и «По вагонам!». Внутри теплушек – кровати в два яруса, команда «отбой», и не успел я закрыть глаза, как наступило утро.
Несколько дней мы ехали до пункта назначения. На прогулку выводили ночью, разговаривать не разрешали.
Приехали в город Горький (сейчас Нижний Новгород). Прошли по территории местного кремля, где военная техника стояла, как экспонаты. Помню, день был солнечным, и я первый раз видел такую красоту и такие машины. Памятник Минину и Пожарскому на площади Советской, памятник Валерию Чкалову…
На территории кремля находилась наша казарма, и там же проходило обучение телеграфистов. С утра были занятия, а после обеда мы «по-пластунски» обмеряли кремлёвскую площадь. Это были лучшие тренировки, чтобы не быть убитым в бою. Затем шли до Волги, где из реки вылавливали брёвна и грузили их в машины, те подъезжали за новыми партиями беспрерывно.
Так было, пока мы учились, сколько по времени – не помню, но вскоре прошёл слух, что фашисты совсем у Москвы.
Занятия прекратили и повезли нас в сторону столицы. Там формировались новые части, а нас маленькими группами как молодёжь приставили к фронтовикам.
Познакомился с командиром. Узнав, что я из Читы, он сразу определил, что «там тайга, охота и кураны» (то есть гураны, дикие козы). Попросил звать его «киргизом», потому что его имя русским было очень трудно выговорить.
В месте формирования частей на зданиях и столбах были прикреплены большие радиоприёмники, из которых часто звучал голос Юрия Левитана. Не помню дословно призывы, но сохранилось в памяти его «Победа будет за нами!», эти слова вдохновляли всех нас.
Ночью нас перебросили на оборону Москвы. Стояла задача удерживать противника на определённом участке. То же делали подразделения справа и слева от нас. Как только начинало темнеть, немец прекращал боевые действия, и так было каждый день. Фашисты фашистами, но ночью они бои не вели – отдыхали. А мы в это время занимали нейтральную полосу на передовой. Утром, обнаружив это, немцы начинали нас бомбить, выбивать с нейтральной полосы. Ночью – по новой. Так происходило много дней. Мы даже не убирали убитых, хорошо, что уже шла зима…
Я всё время держался киргиза, слушал и выполнял все его наставления. Благодаря ему я и остался жив, обороняя подступы к Москве. И всё же после очередного утреннего обстрела артиллерией, во время бомбёжки с самолётов наших позиций я получил контузию. Санитар собрал нас, нескольких раненых, и каким-то чудом, перебежками по окопам, берёзовым рощицам, вывел с поля боя.
Отлежал несколько дней в госпитале и снова вернулся в свою часть. После нас уже следующее формирование погнало фрицев от Москвы окончательно. А наши подразделения в Коломне пополнили техникой и живой силой и повезли в Воронеж, откуда готовилось наступление на запад. Но там мы пробыли недолго, так как фашисты рвались к Сталинграду, и нашу 260-ю дивизию повернули на юг. Разгрузили на ст. Иловля, и от неё за трое суток мы прошли 150 км и остановились у населённого пункта Котлубань. Там, у края леса, на большом поле стоял полк артиллерии. В центре поля, у только что вырытой ямы, похожей на одинокую могилу, стоял полураздетый солдат, лицом к строю, спиной к могиле. Командиры сказали нам, что сейчас будут судить дезертира. Офицер громко зачитал обвинительный приговор. После чего солдату дали несколько минут проститься с белым светом и для последнего слова. В строю воцарилась тишина, подошли трое автоматчиков, встали в десяти шагах от подсудимого. Солдат отвернулся, резко, предплечьем утёр слёзы, и было слышно, как он скрежетал зубами. Голова, видно, что совсем недавно остриженная, тряслась от горького плача, галифе опустилось ниже бёдер, а колени так подогнулись, что казалось, он вот-вот рухнет на них. На вид парню было не больше 19 лет. И тут так громко, что вздрогнул весь строй, раздалась команда: «По дезертиру…» Весь изрешечённый пулями, он упал поперёк могилы. Подбежали солдаты с лопатами, быстро его повернули, столкнули в яму вниз головой и закидали землёй.
Это был показательный расстрел, чтобы другим неповадно было убегать с поля боя. Потом нас строем провели мимо могилы, а через несколько километров мы увидели… такую же картину. История повторилась. После колона какое-то время шагала молча – «переваривали» увиденное. Но вот в строю заговорили, то здесь, то там зазвучало, что лучше погибнуть в бою, чем так. Хороший урок преподало командование личному составу для поддержания воинской дисциплины в войсках…
Командиры нашего подразделения остановили марш. Сообщили, что сейчас отдыхаем, принимаем пищу и – на передовую. Бои за Сталинград начались той же ночью. Это была середина сентября 1942 года. Помню, немец бомбил наши позиции днём и ночью. Днём то мы отбивали атаки противника, то наоборот.
В одном из боёв на позиции немцев я нашёл припрятанную рацию. Забрал её и принёс командиру. В одной из атак 23 сентября получил тяжёлое ранение в нижнюю челюсть. Когда я упал, бежавший сзади боец, немолодой уже, затащил меня в ближайшую траншею и быстро перевязал разорванную челюсть. Помню, он прокричал, чтобы я лежал, мол, после боя заберут. Крови я тогда потерял много, и двенадцать дней меня доставляли до челюстного госпиталя в Саратове. Там «челюстных» была большая палата. Четыре месяца лечили и кормили через трубочку. После чего меня списали, и пришлось ещё в Чите долечиваться.
Вот такая моя военная биография. Больших подвигов не было, а Родину всё равно защищал».