История этой семьи примечательна ещё и тем, что из ссылки 1931 года им удалось вернуться на родину. Мало кому так повезло – из нескольких сотен семей высланных забайкальцев такие случаи единичны и, как правило, были нелегальными. К большому сожалению, не все фотографии удалось разыскать. Рифмованные строфы – из песни, которую сочинили ссыльные в вагонах, когда их везли на Енисей…
Детство
Я, Ольга Фёдоровна Селина, в девичестве Комогорцева, родилась в 1919 году в селе Зюльзя Нерчинского района (раньше был р-н Олинский).
Я немного помню из детства: как помогали по дому маме, носили дрова, чистили траву в огороде. Мы жили на берегу Нерчи, и, конечно, мама нам разрешала купаться. Летом собирались вместе с девчонками на лугу – пасли телят, старшие девочки учили нас вязать из пряжи коврики. Летние дни были очень жаркие, всегда ходили босиком, а в дождливые дни по лужам бродили и делали из грязи себе ботиночки.
Помню, играли в лодыжки (они были из овечьих ножек). В куклы играли, их шили из старых лоскуточков, которые давала нам мама. У меня были братья Гоша (1909), Серёжа (1915), Веня (1922) и сестра Тося (1926). Зимой, помню, тоже носили дрова, щепки в дом. И ещё помню, где-то в 1926 или 1927 году зимой молотили хлеб конной молотилкой, я гоняла лошадей, на ногах были у меня унты из овечьей шкуры, ноги мёрзли, часто бегала в дом греться.
На Масленицу ребята катались на лошадях, а нас папа или старший брат Гоша катали на лошадях в кошёвке по реке Нерче. В эти дни всегда пекли хворост, орехи, печенье. На Пасху всегда красили яйца луковым пером и в субботу, т.е. в канун Пасхи, яйца делили, и каждый свои яйца складывал в посуду, а утром все христосовались и выходили на улицу биться яйцами с соседями. Вечером собирались по возрастам и играли в разные игры. А взрослые катали бабки (они были тоже из костей рогатого скота). Родители ходили в церковь. А после гостили с родственниками, соседями, ходили из дома в дом.
Высылка
В 1929 году началась коллективизация и раскулачивание, появились твёрдосдатчики. Нашего папу обложили налогами и сдачей хлеба, меня в конце учебного года исключили из школы. Всё хозяйство – хлеб, скот, дом – забрали в колхоз. Нам оставили одну корову, которую вскорости забрали обратно, и дали маленький домик, а папу увезли в тюрьму. Домик был плохой, холодный, мама нашла у знакомых другой дом, в котором мы и перезимовали. 17 июня 1931 года объявили, что нас из села выселяют. Приказали быстрее собираться и приставили сторожа. Мама сильно расстроилась и всё время плакала.
К вечеру нас и ещё несколько семей из Зюльзи повезли на лошадях, ночевали где-то в степи, под присмотром конвоиров. К следующему вечеру мы доехали до Знаменки, там нас поместили в церковь, кругом была ограда, нас всё время сторожили. Три дня там прожили, затем нас перевезли в Нерчинск, поместили в школе, в которой мы жили восемь дней – спали на полу на своих вещах, погода стояла сильно жаркая. Я сейчас соображаю, что, видимо, ждали со всех сёл людей, которых тоже высылали. Это села Зюльзикан, Крупянка, Олинск, Олекан, Илим, Кангил, Берёзово и Знаменка.
После нас повезли на станцию Приисковая. Вечером всех усадили в вагоны с двойными нарами, всю ночь грузили в вагоны вещи, а утром поехали дальше. На остановках велели закрывать окошечки, и двери закрывали на замок, в вагоне ставили вёдра для туалета, на остановках в степи уносили выливать вёдра, и всё время был конвой. Прибыли в Читу, поезд стоял порядочно, и слухи ходили, что из Читинской тюрьмы приведут заключённых.
И все мы ожидали кто братьев, кто отцов,
Но мало их попало таких нам, молодцов.
Их в один вагон усадили, кондуктор дала свисток,
Поезд зашевелился и тронулся вперёд.
Все люди ехали расстроенные, плакали. На станциях ходили за кипятком, кое-где давали хлеб ржаной – большие булки, их делили между собой. Ехали долго, прибыли в Красноярск поздно вечером. Сгрузили вещички, малых детей усадили на подводы, а кто мог идти – шли пешком, в затон прибыли поздно ночью. Разместили в большие бараки с двойными нарами. Все загрязнились, употели, накопили козявок (вшей), которые не давали покоя. У нас были два одеяла из овчин, в них было столько вшей, что страшно вспоминать. И мама их утопила в реке Енисей. Осталось у нас 2 покрывала, 1 ватное одеяло, 2 подушки, 1 потник и на нас какие-то пальтишки – всё остальное оставили дома, взять не разрешили.
В Красноярске жили мы дней 10,
И дождичек всё шёл.
И сверху Енисея
Пароход им. Ленина пришёл.
Снова нас начали грузить,
Вещи все сгрузили.
И сами все вошли,
И вниз по Енисею
Опять нас повезли.
Пароход, качаясь,
Всё дальше по волнам.
И вот уж остановка –
Объявляют нам:
«Давайте, выгружайтесь.
В деревне вам
Никулино
Придётся проживать».
Кто-то из молодых ребят сказал:
«Неправда же, ребята, мы всё переживём,
И за Байкал обратно,
Наверно, попадём…»
Новая жизнь
Перед отправкой в Никулино мы узнали, что наш папа был сослан на Беломорканал. В Никулино некоторые люди выпросились на постой в квартиры, сараи, а нас и ещё несколько семей увезли в лес, за несколько километров дальше от Никулино, в большой барак с двойными нарами, разместили очень тесно. Много было мошки, комаров, паутов. Спать было невозможно, и взрослые брали тазы, листы, клали на них навоз лошадиный, древесные шишки, зажигали и дымили, чтоб отпугать весь этот гнус.
На улице стояли несколько железных печек, на них варили поочерёдно, у кого что было; выдали ещё муку и сушёные овощи. В лесу кругом было много черники, грибов. Всё собирали – варили ягоду, грибы жарили, мужчины и подростки были назначены на работу. Валили лес, корчевали пни – всё вручную пилами, топорами. Подростки и женщины чистили брёвна от сучков.
Через несколько недель нас перевезли в Никулино, там наши плотники построили два больших барака – кругом нары, на середине барака большой стол, кушали на нём поочерёдно. Готовили пищу на улице. Возле бараков сбили из глины пять русских печей, женщины у местных достали закваски и стали печь булки-ковриги. Пекли ночь и день по очереди, семей было много.
Продуктами первые годы снабжали хорошо. У нас брат Серёжа работал один, ему давали на 1 месяц: муки пшеничной 15 кг, муки ржаной 15 кг, сухие овощи (не помню, сколько), рыбы свежей, жиры, сахар, соль, крупу. Маме – 15 кг муки ржаной. Нам, детям, по 15 кг сеянки, то есть муки второго сорта, на каждого – на меня, на Веню, на Тосю. Остальные продукты не помню, по сколько. Со временем начальство разрешило строить дома, и мужчины после работы их вместе строили – уже к зиме заехали многие в своё жилище.
Быт
На лесопилке мы с Веней и несколькими подростками нашего возраста пилили нетолстые брёвенки на дрова ручными пилами, нам по сколько-то платили. А эти дрова нужны были для пароходов, их складывали в поленницы на берегу Енисея. К зиме у нас возле барака построили «троистенку» (прируб к основному дому. – Прим. ред.), в ней сбили из глины русскую печь, и стало женщинам легче. Нас тогда в бараке жило 5 семей.
Освещались керосиновыми лампами. Ходили в деревню менять ягоду на молочные продукты или свежую картошку, или какие-нибудь вещи тоже меняли. В сентябре я пошла в школу; наши мужчины построили больницу. Появились трактора, лес возили на них.
Зима прошла. Брат работал в лесу, я и Веня учились, а мама с Тосей дома управлялась по хозяйству. С родины приходили некоторым письма, все собирались вместе и читали. Но переписываться с нами не разрешали, нас считали врагами народа. А нам очень хотелось знать про родину. Мама как-то сильно заболела, легла в больницу, в это время нас односельчане поддерживали без мамы. Все жили дружно – делились всем. Осенью построили многоквартирные дома и нам дали небольшую квартиру.
Снова переезд
Но вскоре брата Серёжу перевели в Туруханск, я причину не знаю. Нас вместе с другими семьями опять погрузили на баржу и повезли вверх по Енисею. Плыли мы суток 17 или 18. Высадили опять в Красноярске, поместили в те же бараки в затоне. Жили там примерно до марта, я с Веней ходила в школу. Были у нас сухари, крупы, орехи, и понемногу давали кое-какие продукты. В воскресенье мама меня посылала со взрослыми на красноярский базар купить немного картошки. Деньги я носила в варежке, а то на базаре часто из карманов вытаскивали.
Через время опять нас погрузили на поезд и привезли на ст. Тайшет. Там высадили, вещи погрузили на подводы конные – детей малых и старых усадили, а кто мог, тот шёл пешком. По дороге люди обмораживали ноги, натирали – пройди-ка такое расстояние!
Наконец, привезли в деревню Квиток, поместили в бараки. Но из продуктов выдали одну муку, а вещи наши так и не пришли – ходили по деревне, продавали то, что с собой взяли. Через некоторое время нас перевезли за 15 км дальше – на участок Невельский. Вот там совсем есть нечего было – получали немного муки, варили болтушку, и всё. Народ недоедал, голодал, в день по несколько человек умирало, это очень страшно вспоминать. И мама меня с Тосей увела в другую деревню, с каким-то дядькой договорилась, чтоб он нас увёз на ст. Тайшет. Он согласился, повёз на лошади, но нас догнали и вернули обратно в Невельское. Жили, голодовали, приходилось есть всё – разную траву варили, собирали старую обувь, мыли её, варили и грызли, только бы немного утолить голод.
Детдом
Мама стала сильно болеть, у неё опухали ноги и живот, да и у нас тоже силы терялись. 26 июля 1933 года мама нас позвала, всех троих поцеловала, сказала: «Мне бы перед смертью поесть хотя б картошки», и отвернулась от нас.
Назавтра на телеге увезли маму на кладбище, и остались мы сиротами. От папы и Серёжи никаких вестей не получали. Дня через два увезли нас в Квиток в детдом. Веню – к мальчикам в комнату, меня – к девочкам, Тосю – к малышам, и сразу же её положили в больницу, т.к. была у неё тяжёлая форма дистрофии. Мы питались в столовой 3 раза в день – давали в день 300 граммов хлеба, утром чай и 100 граммов хлеба, обед: суп с крупой или горохом, на ужин тоже что-то было. Да ещё по очереди дежурили на кухне, а там-то уже кормили досыта. Дежурные свою пайку хлеба отдавали другим девочкам, а те, когда тоже дежурили, возвращали. Всё же мы стали чувствовать себя лучше.
Осенью пошли в школу с Веней. Из дома получили письмо, из которого узнали от Таисии Григорьевны (жены нашего старшего брата Георгия, которого не высылали), что наш папа жив.
В феврале 1934 года папа возвращался с Беломорканала и заехал к нам. Пошёл к директору детдома, чтоб забрать нас, а тот не разрешил, сказал, нет доказательств, что мы его дети. Папа поехал в Зюльзю собирать документы. Тогда в Квитке была эпидемия сыпного тифа, и мы с Веней им переболели. Болели несколько месяцев, когда выписали, было уже тепло, а мы к тому времени потеряли всю надежду, что нас папа заберёт.
Но однажды июльским утром, когда мы ещё спали, в дверь комнаты девочек постучались. Кто-то открыл дверь, а я сквозь сон слышу папин голос, который спрашивает меня. Как я бросилась ему на шею, прямо в рубашке, плачу от радости, все девочки тоже в голос кричат. В тот же день папа нанял подводу и повёз нас на ст. Тайшет. Детдом нас на дорогу одел во всё новое. Мне дали платье ситцевое, только ботиночки не подошли, поехала в тапочках. Вене – рубашку, брючки, ботиночки. Тосе – платье, ботиночки. А продукты на дорогу папа привёз из дома. В Тайшете опять получилась неприятность – нас задержали на станции, якобы мы сбежали с Квитка.
Домой
Целые сутки держали нас под стражей, а папу допрашивали и сверяли все документы. Наконец, мы поехали с папой на родину. На пятые сутки мы были в Нерчинске. Папа Веню с Тосей послал на машине в Зюльзю, а мы с ним пошли пешком. В Берёзово ночевали и к вечеру добрались домой. Нас встречали.
Вот где-то в июле 1934 года мы вновь оказались в Зюльзе. Брат Гоша сначала жил дома, потом уезжал куда-то, затем вернулся и снова уехал. Куда – неизвестно. Таисия Григорьевна говорила, что он её звал с собой, но она отказалась. И больше про него ничего неизвестно.
Брат Серёжа написал письмо из Канска, папа послал ему справку сельсовета, что папа освобождён, и Серёжа в ноябре приехал домой. К зиме мы перешли в небольшое зимовьё, там была русская печь, в ней я пекла хлеб, а на железной печке готовили пищу. В сентябре, когда мы ещё жили у Таисии Григорьевны, сильно заболела Тося, она была очень слабая и в итоге умерла. Зимой папа с Серёжей работали в лесу на заготовке леса по договору от лесхоза. Папа там сильно остыл, заболел, в январе лечил его какой-то фельдшер, потому что больницы в Зюльзе ещё не было, но 19 января 1935 года папа умер. Остались мы втроём.
У Степановых
После смерти папы Серёжа выпросился на квартиру у Степановых Дометия Васильевича и Мелетиньи Семёновны – переехали к ним.
Серёжа зимой работал в лесу, а летом плотил (связывал. – Прим. ред.) плоты и плавил в Нерчинск. Веня зиму учился в школе, а я дома вместе с тётей Мелетьей пекла, варила, шила братьям и себе. Помогали добрые люди словом и делом. У тёти Мелетьи были милые дети, я помогала с ними нянчиться, тётя была очень хорошая. Летом доила коров и молоко носила на маслозавод. Жили на берегу Нерчи, воду носили на коромыслах (для питания, стирки белья, мытья полов – полы были некрашенные, их мыли ветошью и шоркали голиками из ерника). Серёжа деньги зарабатывал – мне всё отдавал, я ими заведовала, но советовались вместе и покупали необходимое. Весной садили немного картофеля и овощей вместе с тётей Мелетьей, всё обрабатывали сообща и осенью всё убирали вместе. Питались тоже вместе.
В конце 1936 года Серёжа уехал в Вершино-Дарасун, там устроился на работу в Медведевскую бригаду, мыть золото. В 1937 году Серёжа женился на Аннушке Комогорцевой. Они там прожили до конца года и переехали в Зюльзю. Квартирку – небольшое зимовьё – им выделил Аннушкин дядя, и нас они забрали к себе. Я с 1 апреля 1937 года устроилась на работу в Зюльзинскую амбулаторию санитаркой. Фельдшером был Савватеев. Мне там всё нравилось. Месяца через два мне стали доверять делать перевязки, развешанные микстуры, мази. Тогда всё готовили порошкообразно. Микстуры из трав варили на примусе или плите, которая топилась дровами.
Аресты
В 1937–1938 годах начались аресты – приходила машина, называли её «чёрный воронок», потому что всегда людей забирали ночью. Много тогда арестовали людей грамотных: и руководящих, и простых хороших работников колхоза – трактористов, кузнецов и разных рабочих.
В сентябре 1937-го арестовали нашего фельдшера, работать в амбулатории стало некому. Меня сельсовет назначил в колхоз на уборку урожая. Вязала снопы, в октябре-ноябре работала на молотьбе хлеба. Молотилка работала при помощи трактора. Жили на стане, кухня была отдельная. Хлеб привозили из дома.
В конце ноября 1937 года открыли Зюльзинскую больницу по ул. Советская, в бывшем доме фельдшера Петра Селина. Меня отозвали из колхоза и назначили опять санитаркой. В одной половине дома был роддом, а в другой половине – больница. Так и шли дни, недели, месяцы, годы. А я всё интересовалась медициной: то у акушерки прошу книгу, то у фельдшера, всё читала, спрашивала их, что было непонятно мне в книгах.
Летом 1937 года познакомилась с Георгием Ивановичем Селиным. Вечерами проводили время совместно, а днём не встречались, всё стеснялись друг друга. Работая санитаркой, научилась у медсестёр делать внутривенно и внутримышечно инъекции, банки, горчичники, перевязки и ухаживать за тяжелобольными. Фельдшер организовал кружок ГСО, я его посещала и успешно окончила в 1938 году. 10 февраля меня перевели на должность медсестры. Я тогда жила с Серёжей, Аннушкой и Веней в зимовье. Аннушка 13.01.1938 родила сына Юрия. Тогда дали квартиру побольше.
Веня уехал весной учиться на комбайнёра, а я ходила вечерами на курсы медсестёр при больнице. Прослушала 6 месяцев и получила удостоверение. Серёжа работал в колхозе, Веня успешно отучился и осенью 1938 года уже работал помощником комбайнёра. Работала я по 24 часа через сутки, а в свободное время помогала Аннушке по домашним делам. Осенью с каждого предприятия выделяли рабочих в колхоз – убирать урожай хлеба и овощей. Вечерами с подругами ходили в кино, на танцы в сельский клуб. После кино или танцев встречалась с Георгием Селиным, проводили время на лавочках, иногда собиралось пары две или три.
11 марта 1939 года я вышла замуж за Георгия Селина. Я так и продолжала работать медсестрой при больнице, а уже муж мой работал в колхозе комбайнёром, зимой вёл в Олинске курсы трактористов. Мама, т.е. моя свекровь, Зинаида Михайловна, была смирная женщина, мы с ней жили дружно. Золовка Клавдия и два брата Гоши, Миша и Серёжа, свёкор Иван Александрович – все жили вместе, достатка в семье не было, поскольку в колхозе всё делили на трудодень, если хороший урожай, значит и хорошая оплата трудодня. А я получала зарплаты 120 рублей. Гоша получал по выработке хлеб и сколько-то деньгами.
Осенью 1939 года Мишу и моего брата Сергея взяли в армию. Мой брат Веня тогда жил в доме Серёжи с Аннушкой и их сыном.
14 января 1941 года я родила сына Сашу, был он такой худенький, весил всего 2,5 кг и стал поправляться только с 6 месяцев.
А 22 июня 1941 года грянула война. Мужчин в селе почти всех забрали на фронт. Мужа моего Гошу оставили, т.е. «забронировали», но в 3 января 1943 года взяли на фронт, а 22 января я родила дочь Веру.
Как жили в войну – газетных страниц не хватит описать. Всем тяжело было. Но муж вернулся домой, хоть контуженный и больной, но главное – живой. После войны у нас родилось ещё несколько детей: Надя (1947–1952), Алёша (1953), Федя (1955). Муж со временем поправился, работал секретарём, председателем сельсовета, завтоком, кладовщиком. Я работала медсестрой и акушеркой.
Сергей Шмакотин