Светлой памяти мамы моей посвящаю…
У бабушки всегда вверху на божнице стояла чёрная от времени икона. На ней всадник протыкал копьём змея. Эту икону дед привёз с фронта летом 1918 года как благословение своей семье и на радостях от того, что в этом году у него родился сын Кеша. Когда умерла бабушка Мария Фёдоровна, икону Георгия Победоносца положили с ней.
Мама рассказывала, что её отец Павел Алексеевич всю жизнь сильно болел: и сердце, и лёгкие, и ноги – всё после фронта, после удушливых германских газов и Пинских болот! Тяжёлую работу делать не мог, сапожничал дома да весной, когда полая вода разольётся по долине Хангорка, обрушивал борта в речку. Вместе с водой уносились порода и пески по течению, оставляя по дну русла тяжёлые частицы. После схода вешней воды собирали ребятишки песок со дна и отмывали золото. Одни! Мария Фёдоровна работала в Августовской шахте. Дед Павел умер 19 января 1942 года, в день рождения своей жены. Могилу копали две его дочери, мама да тётя Катя.
Какой больной ни был дед Павел, а всё же мужчина в доме. После его смерти сильно тяжко стало в семье. Хоть и бабушка в шахте работала, и дети на промывке песков стояли, а всё равно малые детишки с голоду опухали. Одним эпизодом можно рассказать про все тяготы жизни военной поры.
Километрах в 12 ниже по пади стоял совхоз «Гавань». Хлеб сеяли. После уборочной на полях колоски оставались да так под снег и уходили. Какие коровы съедят, какие мышь по норам растащит. Только людям почему-то строго запрещалось собирать эти колоски. Но для голодных людей соблазн велик! Собирались девки взрослые, шустрые и всё-таки ходили за этими колосками. При появлении объездчика кидались врассыпную, хотя от конного всё равно не убежишь. Поймает – плетью отходит, не пожалеет. Промышляли этим позорным делом Потехин да Кулябин.
И вот в очередной раз увязалась за мамой тётка её, Арина, у которой с голоду распухшие дети уже с трудом ходили. До поля добрались под вечер. И уже насобирали, и в платки увязали, как появился этот объездчик, не помню теперь, то ли Кулябин, то ли Потехин. Девки-то разбежались, а тётка Арина отстала. На ней кофта была хорошая, до войны только по праздникам надевала. Хлещет он её с коня плетью, а с этой кофты ленточки отлетают. Ополоумела тётка Арина, на боль внимания не обращает, упала на стерню и платок с завязанными в нём колосками под себя запихивает.
Помню, мама часто про эти колоски рассказывала. Видно, на всю жизнь рана в сердце осталась. Тихо, с глубоким страданием слетают слова, а невидящие родные глаза смотрят куда-то вдаль, за окно, в пустоту ночи. Мне становилось страшно, мне было до боли жалко маму. Сердчишком-то я понимал, что мама сейчас снова там, в тоскливом осеннем поле, снова и снова идёт по колючей стерне, голодная, холодная, насмерть перепуганная. И всё так же прижимает к себе узелок с несчастными спасительными колосками.
Мама плачет. Плачу и я. Детские слёзы бегут по щекам, а перед глазами рисуется фантастическая картина, как будто я на богатырском коне хватаю маминых обидчиков, Потехина и Кулябина. Изо всей силы бью их лоб в лоб и швыряю далеко в поле. А маму и её подружек заваливаю булками горячего душистого хлеба. И мы все вместе, счастливые, идём домой.
Да, тогда я страшно ненавидел этих мужиков. Зачем они били беззащитных девчонок, почему не поступали по закону? Глупый, я тогда не понимал, какие ужасы ожидали бы мою маму, поступи они по закону. Его, закон этот, называли в деревне «дедушкин указ», с намёком на Михаила Калинина, или указ «семь-восемь». На самом деле это было Постановление ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 года «Об укреплении социалистической собственности», принятое по инициативе Генерального секретаря ЦК ВКП(б) И. Сталина.
Господи, ну кому, кому они были нужны, эти треклятые колоски? Какая это собственность, да ещё социалистическая? Ведь всё равно под снег уйдёт, птица склюёт или мышь сточит. Неужели бы обеднело это самое социалистическое государство от горстки пшеницы, всё равно на погибель обречённой? Да и не пшеница это вовсе была, а овёс. Из него варили кисель и поили детей, чтобы хоть чуть-чуть заглушить постоянно сосущий голод.
Сколько судеб сломал, сколько жизней загубил этот страшный в своей жестокости закон. Из глубин памяти всплывает рассказ мамы о Невзорихе. Кто была эта женщина, как её звали, где она работала, ничего не известно. Только страшная беда, приключившаяся с ней и с её детьми, осталась в памяти людской.
Возвращалась Невзориха с вечерней смены и нагребла у мехцеха в фартук уголь. А куда деваться – муж на фронте, дома не только голод, но и лютый холод. Совсем маленькие ребятишки в нетопленной избе сидят. Невзориху посадили по «дедушкину указу», дали десять лет. Ребятишек в детдом увезли. Больше ни мать, ни детей никто не видел…
Игорь Пушкарёв