Печёная картошка
Средь бела дня у соседки Марьи Ивановны загорелся дом. Новый. С месяц как отстроенный. Загорелся от неправильно поставленной трубы. Люди мечутся, но подступить боятся: шиферные листы на крыше взрываются с такой силой, что осколки свистят над головой и вонзаются острыми краями в соседние постройки.
Как только мы с соседом Валерием Степановичем на тракторах подвезли ёмкости с водой, крыша, выметнув стропила, рухнула внутрь дома. Люди выстроились в две цепочки, передают вёдра друг другу – одни заливают огонь, другие обливают ближние постройки, которые от жара начинают дымиться.
Сбили основное пламя. Мужики начинают растаскивать баграми сруб. Через час с огнём было покончено. Только белый пар вперемешку с синим дымом поднимается к небу. Вкусно запахло – запеклась картошка, недавно спущенная в подполье, весь зимний запас.
Степаныч завёл свой трактор, я – свой. Подходим к Марье Ивановне. Утешаем. Мол, перезимовать можно в тепляке, а с картошкой поможем, поделимся.
Собираемся уезжать. Однако мужики стоят, курят, не уходят.
– Ну, чего вы стоите, пойдём!
Из толпы кричат:
– Да погоди ты, Степаныч! Мы же тушили, Марья Ивановна должна нам угощенье выставить и это самое…
Показывают оттопыренный мизинец с большим пальцем.
Марья Ивановна всё слышит. Растерянно и виновато кривит улыбку. Я не могу видеть её жалкое лицо. Отворачиваюсь. Степаныч матерится. Плюёт под ноги, демонстративно растирает сапогом.
Уезжает.
Уже другими глазами я смотрю на мужиков.
Что-то случилось.
За десять лет новой жизни внутри сломалось невидимое, но главное.
То, без чего мы становимся другим народом.
Вячеслав Тасейский
Во Вьетнам
Матвеевна, привет! Я те чё набрала-то!? Поделиться хочу, удержу нет. Тут ко мне, знаш, сватья с Уктычи приезжала погостевать. Повспоминали мы молодость свою с ней. Сентементализму навели, не приведи господь! Так вот рассказала она мне пару забавных случаев из тех, наших совецких времен, чо и звоню-то.
Жил у них, значит, у них в деревне мужичок. Отправили его за кой-то холерой в Москву. По делу какому-то вобшем. Толи на выставку каку, толи каволи. Приехал он, значит, в Сретенск. А тогда же, помниш, поезда ходили тама. Ну вот он от Сретенска до Читы вначале хотел. А потом в Чите уж на поезд и до превопрестольной. Так чо удумал-то?! Пониже там станции к Шилке спустился, костерок развёл. Решил значит пельмешек вкипятнуть. Ему: ты, мол, на поезд-то опоздаш. А он: «Да как же он без меня уедет?!» Ага, будет он его ждать, поезд-то. Ушёл! Накрылась поездка в Москву. Поел пелемешек вобшем, да домой возвертался. Вот же не здря говорят, что простота-то хуже воровства.
Про сваво сватья ишо рассказала, чо однажды учудил. Говорит, иду домой, а он с чемоданом в моторку садится. Ну в лодку моторную, «Казанку». Я ему, мол, ни слова, смотрю каво дальше-то делать будет. Завёл мотор и поплыл куда-то по Шилке-то. Захожу, грит, домой. Ребятишек спрашиваю: «Чо отец-то? Куда собрался?» Да он, мол, пьяненький и сказал, что во Вьетнам поехал. Видимо, подмогнуть хотел братскому вьетнамскому народу в его неравной войне с мериканцами. Явился на следующий день «вьетнамец», как проспался-то. Где уж его нелёгкая носила?! Частенько говорит вспоминают оне этот случай.
А я тут тоже припомнила. Ишо, значит, в Копуни жили. Поехал один копунский в Москву тоже. Там в ресторане супца каковато похлебал. К нему фициант: «Чего ещё, сударь, изволите?» А он ему: «Ты бы мне ишшо шилички, сынок, подбавил!» Переспросил несколько раз фициант-то его. «Шилички да шилички». Не скумекал, поди, что там, не понимают в Европе-то говор-то наш месный. «Бульону» надо было сказать! Смех и грех! Да уж… Нашему брату в неловкость в большом-то городе попасть – как раз плюнуть.
Андрей Кириллов
Река
Дядя Федя, то ли спьяну, то ли от жары, прямо в солдатских штанах прыгнул в воду и долго, фыркая от удовольствия, плавал в размашку и нырял. А мы, пацаны, не обращая внимания, сидели на берегу с удочками, глядя на плавно маячившие поплавки. Серёга в тот день поймал большого карася, чебака и двух гольянов. Мне попадались одни гольяны.
Дядя Федя вышел на берег, отжимая одежду, спросил:
– Ну чё, пацаны, клюёт? Есть рыба-то?
И одобрительно сказал:
– Да, хороший карась! Ещё бы три таких, и уха была бы.
А потом как бы поучительно и с доверием разрешил брать его лодку.
– Вот ягодники идут, перевезти их надо на ту сторону реки. Они вам денег дадут.
Серьёзного вида дядька, с ним симпатичная женщина и трое почти нашего возраста девчонок, хохотушки и непоседы. Мать одёргивала их:
– Вот я вас прутом-то сейчас! Прекратите баловаться, ну!
Дядька попросил перевезти через реку и вечером обратно.
Он оказался человеком весёлым и рассказывал разные истории, пока я перевозил их, с трудом налегая на вёсла. Про мифических персонажей и героев глубокой древности. И кто бы знал, что через многие годы, в другой, взрослой жизни, с этими людьми придётся встретиться. И даже жить под одной крышей некоторое время. Но это совсем другая история.
В тот день у нас в доме была уха, а вечером мы ходили в кино. И я считался богатым человеком, так как покупал билеты для себя и братьев на свои деньги. А время шло и отмеряло свои вехи год за годом. Мы взрослели, набивали шишки и учились жить на своих ошибках и ошибках других.
А в стране в то время все жили одинаково плохо. И лишь одно из добрых воспоминаний детства – это река, которая многие годы нам давала закалку, развлечение и пищу. Несмотря на то, что имела буйный, характерный для горных рек нрав и во время паводков сносила мосты, дома, огороды, размывала дороги, меняла направление русла, отрезая деревни и объекты сельского хозяйства от центра.
И всё же со мной согласятся многие: хорошо посидеть на берегу с удочкой. Глядеть на воду, на поплавок, на рыб, снующих между камней по песчаному дну. А река течёт, то покрывается рябью, то становится прозрачной, и лишь кулики, нарушая тишину, перелетают с берега на берег, да рыбы таскают поплавок из стороны в сторону. И само собой приходится освобождать крючок и забрасывать подальше, ожидая более крупной добычи.
Александр Ломовских