Где бы знатное выбрать родство?
То не нашего рода забота.
Нет наследства – и нет ничего,
Кроме старого жёлтого фото…
В большом нашем роду Верхотуровых по линии отца Константина Васильевича нет того самого «жёлтого фото». Мы никогда не видели своего прадеда Фёдора Петровича Верхотурова, нет в семейном архиве и фотографии моего деда по отцу Василия Фёдоровича Верхотурова. Среди многочисленных родственников не могу найти того, кто знает, как звали нашу прабабушку. Ту, что сгинула вместе с прадедом в енисейской ссылке. Сейчас мне хочется плакать от бессилия, потому что время ушло. Мы не спрашивали, а они не рассказывали. Наверное, ждали, когда вырастем и спросим. А нам казалось, что время бесконечно.
Закрытая родина
Село Закамень Нер-Заводского района – малая родина нашего рода. Его давно нет на карте. В 1959 году, согласно линии генсека, больше 20 деревень по притоку пограничной Аргуни Урову были объявлены неперспективными и выселены. Всё то, что когда-то было сёлами, забрала тайга. «Мама рассказывала, что все вместе жили, дом был большой, амбар, зимовья, всё рубленое. Грибы, ягоды рядом, за огородом, рыба ловилась. Когда вывозили, взять разрешили немного, разобрали и вывезли дома мамин, дяди Лёнин. Тяжело им было привыкать к жизни в степи, весь уклад поменять пришлось», – рассказывает двоюродная сестра Людмила Первухина (урождённая Верхотурова), дочка Анны Васильевны.
Село Чалбучи-Килга приняло тогда вдову деда, нашу бабушку Соломониду Сергеевну, и троих её детей с семьями – Анну, Константина и Алексея. Дядя Юра, младший, ещё жил с матерью. Моя мама рассказывала, что их расселили по квартирам, и семья отца квартировалась вместе с бабушкой Соломонидой и семьёй тёти Нюры. Это пять маленьких детей и пятеро взрослых. Спали на полу, а обедать приходилось на завалинке. Удивило тогда село новосёлов: на всю деревню была одна баня, дома зачастую без оград, да и построек негусто. Лесным жителям, привыкшим жить основательно, пришлось снова пускать корни в степи, где поблизости ни кустика. Их стали сразу называть «закаменские», а подворья, которые они строили, отличались наличием построек, зимовий, обязательных бань и палисадников, куда они упорно везли и сажали черёмуху, берёзки, тополя – лишь бы пахло лесом и напоминало те места, откуда их просто выгнали. Это чувствовали даже дети. Старшей моей сестре Наталье было три года, и она до сих пор помнит машины с красными флажками, в которых везли людей. Сестра говорит, что машины были китайские. А когда остановились на передых, она, трёхлетняя девочка, пошла назад по дороге и сказала: «Ну всё, хватит, пойдёмте домой».
Но это было потом, а если вернуться в тридцатые… «По рассказам моей мамы помню, что прадеда раскулачили в начале тридцатых. Он знал об этом и в ночь отделил старших женатых сыновей – Василия и Кирилла. Видимо, в зимовьё и на заимку. Но стариков всё равно сослали, вместе с ними и младших детей – Семёна, Пелагею, Дусю, Варвару. Говорят, что старики так и умерли в ссылке, а дочерям не разрешили вернуться домой, и они осели в Иркутске», – это единственное свидетельство о прадеде из уст троюродной сестры Натальи Пушкарёвой, урождённой Саломатовой. Она дочка Варвары Кирилловны Верхотуровой, которая сохранила для нас эту «памятку». Мы не можем поручиться за полную достоверность этих воспоминаний в части высылки детей, потому что сестра деда Варвара, которая позже жила в Иркутске, рассказывала, что она, Семён и Дуся жили в семье бабушки Соломониды, а когда это было, мы уже не узнаем. Опоздали.
Односельчане из рода Урюпиных, тоже выселенных из Закамня, побывали в тех местах и не нашли ничего. Даже кладбища не отыскать, всё забрала тайга. «Кому могло прийти в голову выселить людей из таких красивых и богатых мест?» – слышу вопрос Веры Кузьминой, урождённой Урюпиной, побывавшей в тех местах, и нам остаётся только почувствовать, что испытывали наши родители, для которых просто закрыли малую родину.
Дедовы зарубки
Представляю большой дом прадеда, где вместе со стариками живут уже большие семьи взрослых женатых сыновей. Вместе проливают пот на сенокосе и пашне. Трудятся до седьмого пота – вот и свой крестьянский достаток имеют. Посчитала: у деда моего Василия к 1932 году уже пять душ детей было – Клавдия, Зоя, Анна, Константин, Алексей. А у брата его Кирилла, что тут же жили, до 1932 года росло уже четверо – Мария, Раиса, Николай, Александр. Всего же мой дед и бабушка Соломонида Сергеевна вырастили семерых. В приведённом списке нет тёти Нины, она родилась в 1937 году, и самого маленького – дяди Юры. Всего детей было девять, двое умерли во младенчестве.
Брат деда Кирилл и жена его Прасковья Васильевна (урождённая Каменева) имели семью из 10 детей. К вышеприведённым старшим добавились Варвара в 1935 году и Иван в 1937-м. Две пары близнецов 1939 и 1941 годов рождения умерли в военные годы. Голод забрал.
Красноармеец 60-й гвардейской стрелковой дивизии Кирилл Фёдорович Верхотуров оставил свою Прасковью вдовой в июле 1943 года. «Украинская ССР, Харьковская область, Изюмский район, хутор Буленово. Северо-западнее на 1 км, на берегу реки Донец», – прочитала моя дочка на сайте ОБД «Мемориал».
О деде своём Василии мы до сих пор ничего не прочли в официальных документах. Сейчас называют примерную дату его гибели – 1942 год. «Баба рассказывала, что за ним приходили ночью, он надевал форму и уходил. Пока был жив, иногда по ночам приносили паёк и, редко, старые гимнастёрки», – вспоминает моя сестра Галина Константиновна Гарипова. Покойная моя тётушка Анна Васильевна Верхотурова рассказывала, что дед Василий ходил в разведку на китайскую сторону Аргуни. Мы не знаем обстоятельств его смерти. Бабушке Соломониде сообщили, что надо поехать и забрать тело мужа. Забирать отца пришлось нашей тёте Нюре. На упряжке она привезла его тело домой. На могильном кресте не было велено писать фамилию, а все фотографии из семейного архива были изъяты.
Но мы всё равно знаем, каким был дед. Говорят, что отец мой Константин Васильевич и младший брат деда Семён – это одно лицо. Лицо это светлое, голубоглазое и чистое. И никак не догадаться, откуда этот прямой нос и точёные линии лица в крестьянской породе. Не спросили…
Из трёх сыновей нашего прадеда в той войне выжил только дядя Семён. Рассматриваю фотографию красивого мужчины в военном кителе с орденами, и переворачивается сердце. «Ну что же ты, забыла», – читаю в строгих и полных боли глазах. «Гвардии лейтенант Семён Васильевич Верхотуров, 1909 года рождения, село Закамень, Нер-Заводский район. 1942 год – медаль «За боевые заслуги», 1943 год – орден Красной Звезды, 1944 год – орден Отечественной войны II степени, 1945 год – орден Отечественной войны I степени, 1945 год – медаль «За победу над Германией», 1954 год – медаль «За боевые заслуги»». После войны дядя Семён продолжил военную карьеру, служил в Эстонии и жил в Таллине.
В конце восьмидесятых моя родная сестра Надя повезла к нему на жительство одинокую сестру Варвару из Иркутска (все звали её тётей Валей). Дядя Семён и его жена звали её к себе давно. «Дядя Семён был очень добрым и мягким человеком и удивительно походил на отца. Он водил меня сам по всем примечательным местам Таллина и приглашал в гости. В нём не было никакой жёсткости кадрового военного, только простота и тепло родного человека. Мне тогда и в голову не пришло спросить его что-то о наших корнях, и он сам не рассказывал», – слушаю сестру Надежду Фартусову. И задаю себе вопрос: а чему они нас научили, что оставили в наследство? Пытаюсь ответить.
Бабушкина молитва
Бабушка наша Соломонида никогда не получала пенсии за погибшего мужа. Он нигде не значился и не проходил ни по каким спискам. Да и когда было ей хлопотать, если семь душ на руках остались? Да и грамоты никакой, вместо подписи крест ставила. Прожила наша баба (так её называли мы все) 103 года. Правда, в официальных документах ошиблись ровно на шесть лет, но память деревенских старожилов всё поправила. Бабушка никогда не пыталась спорить с официальным документом – попутали да попутали. Ни у неё, ни у бабушки Прасковьи (вдовы Кирилла Фёдоровича) не было того наследства, которое сейчас принято делить и грызть друг друга. Они оставили нам невероятно много, столько, что хватит внукам и правнукам. Они не говорили, они просто работали, держались друг за друга, верили и растили детей.
Только сейчас понимаю, что бабушка моя была глубоко верующим человеком и сохранила старообрядческую веру. Значит, предки наши сбежали в Забайкалье давно от реформ патриарха Никона. Бабушка крестилась двумя перстами и до конца дней сохранила восковые свечи и ленточку с молитвой, полученные при крещении. «Когда мы обмывали бабу, то по её завещанию надели на неё костюм, сшитый тётей Клавой (старшая дочь) и под платок положили на лоб пожелтевшую ленточку с молитвой», – слушаю старшую свою сестру Наталью и понимаю, что ничего мы не понимали. Это сейчас только видно, что неграмотная наша баба не знала ничего о заморских странах, зато до конца дней своих молилась и поимённо помнила всех своих внуков (только их 31), правнуков и праправнуков, а вместе с ними – мужей внучек и жён внуков-правнуков. Каждый раз, когда, будучи студентами, мы приезжали домой, она обязательно просила: «Ты когда поедешь-то, зайди ко мне перед дорогой». Это чтобы за каждого помолиться. Сильная та молитва, только мы её не знаем. Бабушка ничего не навязывала.
Она была травницей и целительницей. В детстве ещё маленькими мы знали зверобой, «порезную траву» (так называли тысячелистник), «белоголовку», «золотушную траву» (череда), «сердечную траву» (так она называла каменный зверобой с плодами в виде сердца). Окрестности наши дарили лекарства от всех болячек, от ангины и от поноса, от сердцебиения и от испуга. Как показывают мои современные знания о травах, бабушка не ошиблась ни разу и знала даже больше. Смутно помню рассказ, что за целительными молитвами она ходила в другую деревню, когда заболела старшая дочь Анна. «Тётя Нюра возила призывников на конях в Нер-Завод на конной подводе. Один раз они вдвоём с напарником не остались ночевать в райцентре и выехали домой в ночь. От райцентра до Закамня больше сотни километров по тайге. Тётя Нюра отстала, а тут волки. Она успела добраться до зимовья, и там зимой ей пришлось провести ночь. Отморозила ноги, не могла ходить. Баба лечила её всю зиму и выходила», – рассказывает моя сестра Галина.
А вот чем поделилась троюродная сестра Наталья Пушкарёва (Саломатова): «Я лежала в больнице (классе в первом была), со мной лежала девочка из Второго Булдуруя Таня, у неё гнила нога так, что только на костылях ходила, и врачи ничего не могли сделать. Она вернулась в деревню, и бабушка Моничка замесила лепёшку на женском грудном молоке, привязала её к больной коленке, утром на коленку выползли речные вьюны, мы звали их «конский волос». Сделала баба Соломонида три раза такое лечение, и девочка эта забыла о боли в ногах! Выросла, вышла замуж, сейчас во Втором Булдуруе и живёт».
Болели ноги и у отца. Помню, что она сажала его в бочку с тёплым конским навозом. В годы нашего детства многих людей лечила бабушка своими молитвами и травами, и поток этот не иссякал почти до конца дней. «Да как помогу, вон уже зубы все выпали», – виновато говорила она страждущим.
Живите крепко
И колхозы, и голод, и план –
Всё в себя утянули, впитали
Эти чёрствые руки крестьян,
Одинакие тёмные шали.
«Мне кажется, первая заповедь была – чтобы жить крепко и сообща всё делать. Чтобы небогато, но в достатке. Чтобы всё было своё, нажитое. Чтобы везде чистота была, подворье чтобы было сытое, а не заморенные коровёнки стояли. Помню, как бабушка учила меня варить олифу и делать охру для покраски. Они и выжили, потому что всё вместе делали, сообща», – слушаю двоюродную свою сестру Людмилу Первухину. Другая сестра, Наталья Пушкарёва, к верхотуровским чертам отнесла полную самоотдачу работе, открытость, справедливость и «для своих последнее отдам».
Про «сообща». Они и при переселении в Чалбучи-Килгу свои дома поставили рядом. На одной стороне улицы рядом стояли дом дяди Лёни (Алексея Васильевича) и дом отца. Через дом жили наши тётки, двоюродные сёстры отца и дочери Кирилла тётя Мариша, тётя Рая и дядя Коля. Дом бабушки Соломониды, что всегда жила с тётей Нюрой, стоял напротив нашего. Позже напротив дяди Лёниного дома жила семья тёти Вари (Варвары Кирилловны (Верхотуровой в девичестве) и дяди Толи Саломатовых.
Сколько помню, застать за долгим праздным сидением бабушку, отца, маму или других родственников, живших рядом, было практически невозможно. Про неистовое трудолюбие сестёр Верхотуровых – тёти Мариши и тёти Раи – в годы нашего детства немало шуток ходило. Увидеть тётушек на лавочке, где обычно собирались соседи перед приходом стада, мне не доводилось ни разу. Дочка тёти Мариши Галина ничуть не уступала им в трудолюбии, да и сейчас продолжателей этих традиций немало. Мы так и не разобрались, почему в нашей родове про таких говорят «Абрамушка». Для нас – неистов в работе.
Мой отец Константин Васильевич и мама Анна Петровна вырастили семерых в традициях своего рода: «Родил – накорми, одень и сделай человеком». В шестидесятые, когда в стране пошла политика сокращения личного подсобного хозяйства, отец наотрез отказался ликвидировать третью дойную корову. Чтобы на столе всегда были молоко и масло. Когда в стране стали поддерживать многодетные семьи, относящиеся к малоимущим, и выделяли одежду, он ни разу не получал эту поддержку. Родил – обеспечь сам. И это была не гордыня, а родовая черта. Жить крепко своим трудом.
Все дети рано начинали работать. Летом мы обязательно трудились на сенокосе, а весной ухаживали за ягнятами. Никакая работа во дворе и огороде не проходила мимо детских рук, да и не выжить было иначе большой семье.
Наши родители и родственники не учили нас словами и не говорили длинных речей. Не помню, чтобы нас ругали за очень-очень редко невыполненное дело. Они молча делали его сами, а мы потом сгорали от стыда, и повторений больше не было.
Недавно поняла, почему так плохо знаю дни рождения моей многочисленной родни. В роду Верхотуровых (да и не только в нём) в тяжёлые годы не приветствовались долгие застолья и шумные праздники, да и не припомню как-то многословных родственников. «Да, праздничать да бражничать мы не умеем, скорей-скорей оттрапезничать, убраться, да что-то делать ить надо, кого время-то терять», – с шуткой характеризует эту черту моя троюродная сестрица Наталья. Не возражаю, до сих пор всё так. Собрать родню на ежегодный день рождения – это нервы потрепать: у одной телята куда-то убрели – искать надо, у второй таз фарша на пельмени стоит. Ну не до праздников нам. Праздник – он в работе. И это правда. Не помню маминой усталости в таком деле, как копка картошки на огороде в 15 соток. Почему-то весело, наперегонки, то картошку «как матрёшку» нашли, то балаболки интересные. Даже сенокос, где в ту пору зароды вилами складывали, праздником казался. У отцов наших руки и спины болели, а они улыбались и работе радовались.
Осторожно, человек растёт
Нас не били и больно не наказывали. «Оставят нас родители с бабушкой Парушей (Прасковья Васильевна, жена Кирилла), а та уже старенькая, едва ходила, сидит на крыльце, и хворостина рядом. Но мы, конечно, где-то напакостим, а Галя наша с нами вместе грезит, а пойдёт и бабушке расскажет. И вот мы по бабушкиному зову пятимся к крыльцу, подставляем место для хворостины. И ведь никто ни разу не убегал, бабушка-то бы нас не догнала. Все подходили. А она нас сперва отодвинет и говорит: «Иди, Галька, сюда, доносчику первый кнут», – рассказывает внучка деда Кирилла Наталья Пушкарёва. Самым строгим наказанием от бабушки Соломониды был шлепок снятым запоном. Так бабушка называла фартук, который снимала в исключительных случаях.
Не помню, чтобы бабушка, дядя Лёня, мама, да и другие мои родственники повышали голос по пустякам. Наверное, ещё одной характерной чертой нашей родни является спокойствие. В семье папиного брата дяди Лёни, что жила рядом, росло шестеро. Моим ближайшим другом был покойный двоюродный брат Миша. Само спокойствие, улыбчивость и доброта. А росли тихо, без истерик и суеты. Общими были наряженные на Троицу берёзки и высоченные козлы на Пасху. Детям было позволено почувствовать праздник. Сами же взрослые никак не могли остановиться в круговороте каждодневных дел.
Детьми мы знали всех наших тётушек. Гостевать у сестёр отца тёти Клавы в Нер-Заводе или тёти Нины в Горном Зерентуе было маленьким праздником. Гостить долго нам было тоже некогда, но редкие те дни помнятся до сих пор. Там было тепло, и там нас любили. Потом так же тепло было и у дочери тёти Клавы – тоже тёти Нины, но уже Анганзоровой. Сюда при случае заглядывала не только родня, но и односельчане. И всем были рады.
При всей занятости больших и маленьких в нас непостижимым образом видели маленького человека со своими особенностями. Позволяли зачитаться любимыми книгами, незаметно выполнив нашу работу, или до посинения накупаться в озере, но к вечеру не забыть про дела. Также незаметно наши предки, сами не имевшие возможности учиться, поощряли нашу тягу к учению, тихо радовались дипломам педучилищ и «корочкам» электриков и водителей. Но спрашивали не о них, а о том, как живём, ладно ли всё в семье, и будто наблюдали: не заленились ли, не ступили ли на кривую дорожку лёгкой жизни.
В крестьянской нашей родове долго не было матерных слов. Поэтому не могу описать, как сейчас меня раздражают ролики в соцсетях, характеризующих сельского жителя. Эта чистота от сквернословия – ещё одно подтверждение старообрядческих корней и истинной веры, которая давала силы нашим предкам.
Жить – не тужить
В этом году мы простились ещё с одной нашей тётушкой. Тётей Нюрой, Анной Васильевной Верхотуровой, дочерью бабушки Соломониды, 1922 года рождения. Семь месяцев не дожила она до своего 100-летия. Провожая, все вспоминали тётю Нюру как доброго и весёлого человека, который много шутил и ко многим вещам относился с юмором. Она была очень светлым человеком. В те годы Аннушек или Нюр в деревне было почти в каждом доме. Тётя Нюра Кузьмина, Кочнёва, Урюпина, Петрова, Боброва, Низамова – перечисляю про себя. Нашу тётю Нюру в деревне звали Белая. Как подметила Наталья Пушкарёва, в селе иногда прозвище так точно отражает суть человека, что диву даёшься. Выходить замуж послевоенным невестам было не за кого. Всю свою долгую жизнь тётя Нюра прожила одна, но женское своё предназначение исполнила: родила и вырастила сына и дочь.
Она рассказывала, что отец (наш дед Василий) её очень любил, и она маленькой любила засыпать рядом с ним. Я не знаю, чувствовал ли дед Василий, что голубоглазой его любимице уготована участь одной поднимать детей. Наверное, чувствовал, когда укладывал малышку рядом с собой.
Она ни на что не жаловалась, наверное, потому что рано узнала что такое горе и что такое потерять здоровье. Это тётя Нюра везла мёртвого отца, нашего деда Василия, и отморозила ноги, спасаясь от волков. С ней мы ходила за травами, вениками, собирали ковыль для кистей и учились косить. Мы виделись последний раз года четыре назад, и тётушка подробно расспрашивала меня о муже и детях, каждого помнила по имени, хотя бывали мы в деревне все вместе очень редко. Любовь к людям и ближним рода своего, забота о них – ещё одна черта нашего рода. Не растерять бы эти черты, не растрясти бы это наследство на жизненных ухабах…
«Дядя Коля наш (Николай, сын Кирилла Фёдоровича, 1926 года рождения) на фронт не успевал по возрасту, но хлебанул колхозной работы в Закамне досыта: пахал, сеял, сено косил. Когда читала роман Фёдора Абрамова «Братья и сёстры» о Пряслиных, то поняла, что Мишка Пряслин – это наш дядя Коля. Беда и выручка солдаток.
– Колька, прясло упало, помоги!
– Николай, огород помоги вспахать.
Потом все сёстры и братья так и звали его уважительно – Николай. Даже женщины – ровесники нашей бабушки Паруши (Прасковьи Васильевны). Я помню, что так его называли баба Катя Штырёва, баба Груша с Ассимуна, баба Маланья Грицанова…
Мама (Варвара, дочь деда Кирилла) рассказывала, что на День Победы ему подарили отрез синей ткани и сшили костюм. В летнюю пору в сенокос дома никого не было, а дома тогда на замки не закрывались. Забралась в дом дурочка Катька Халявка. Приодела костюм, села на какое-то бревно на берегу и поплыла по Урову. Кто-то увидел, сказал нашим, костюм отобрали, а дядя Коля ей ничего плохого не сказал», – рассказывает Наталья Пушкарёва. Мне нечего прибавить.
Не разгордехся, не развеличахся
Сказать слово о своих предках хотела давно. Что держало? Думаю, ложная скромность. «Не разгордехся, не развеличахся…» – наверно, баба Соломонида в своих молитвах читала и эти слова и всегда любила пошутить по поводу своей персоны. «Хороша дочь Аннушка, хвалят мать да бабушка», – говаривала Варвара Кирилловна, остерегая от пустых похвал и лишней гордости. Но вот сказала, и стало легче.
Что не жить, что не здравствовать мне,
И чужие подхватывать трели,
Как младенец, ушедший во сне,
Ничего вы сказать не успели,
И отрезала нас немота
Бессловесного дальнего детства.
И живу я с пустого листа,
И своё сочиняю наследство…
Только в одном не соглашусь с автором строк: лист рода Верхотуровых – не пустой. И наследство наше тяжёлое – жить трудом и по совести.
Да, а Василии и Кириллы в нашем роду продолжаются! И пусть на многочисленных ветвях семейного древа появляются другие фамилии, в них всё равно бродит кровь рода Верхотуровых. В Чалбучи-Килге живёт Василий Верхотуров – Алексеевич, сын нашего дяди Лёни, Алексея Васильевича Верхотурова. По линии деда Кирилла в роду Саломатовых, куда кровь нашего рода «пролила» Варвара Кирилловна Верхотурова, Василиев два – это правнук Василий Александрович Саломатов и праправнук Василий Вячеславович Саломатов.
Кириллов в роду двое. Это Кирилл Андреевич – правнук деда Кирилла, и внук тётки Варвары, он Саломатов. Есть и праправнук – по линии сына Кирилла Александра Верхотурова, ныне покойного. Фамилия правнука – Прикс.
Кирилла Верхотурова в роду пока нет. Не назвали. Забыли? Вспомните… Харьковская область. Хутор Буленово. Берег реки Донец. 1943 год. Могила №1.
Пусть родовое древо станет крепче.