Уже год прошёл, как читинские машиностроители отметили 80-летие своего завода. Совет ветеранов машиностроителей организовал торжественное собрание в бывшем Доме культуры завода (сейчас детский центр «Орешки»). Открыли юбилейную мемориальную доску, провели торжественный вечер и концерт. Каждый, кто работал на машзаводе, негласно оценил его историю, заслуги рабочих и бывших руководителей.
Много людей прошло свой трудовой путь на родном предприятии, простых, незаметных тружеников. Об одном из тысяч работавших и имевших в трудовой книжке две записи о том, что устроился и ушёл на заслуженный отдых, будет мой рассказ.
На любом маломальском заводе или в мастерских, где есть металлорежущие станки, всегда работал человек по профессии заточник. В его ведении находился весь режущий инструмент. Он затачивал резцы, свёрла, фрезы, весь инструмент, которым обрабатывался металл. Участок заточки являлся самым посещаемым рабочими-станочниками. Самые опытные рабочие затачивали резцы сами, а основная масса трудяг инструмент отдавала заточнику.
В 1967 году, когда я устроился на машзавод, в механосброчный цех №2, первое, что увидел, – это дисциплину. Всё было выверено – начало и конец работы, обед, техника безопасности и т.д. Если мастер хотел что-то сказать, подходил и говорил, а иначе не было слышно от грохота станков и оборудования. В заточном отделении цеха работали три К., то есть три дяди Коли. Все они – участники войны.
В то время почти половина работников на завод пришла с фронта. Среди этих заточников я как-то выделил дядю Колю Зимина, и когда надо было заточить инструмент, обращался к нему. Один раз он не принял у меня фрезу, между резцами была грязь. С ветошью в руках он спокойно сказал: «У меня заточенную фрезу взял чистую, будь добр вернуть такую же, и когда будешь продувать сжатым воздухом, надень, пожалуйста, очки». И эти слова были сказаны с такой интонацией, что я эту фрезу тогда готов был пять раз помыть, протереть и продуть. С того дня инструмент у меня был всегда в чистоте и порядке.
Однажды, в конце февраля 1968 года, начальство попросило станочников поработать в субботу: подогнать план за короткий месяц. После работы всем, кто трудился в этот день, выдали по пять рублей и талоны на двойной обед. Кто хотел, пошёл в заводскую столовую «Ласточка» проедать талоны. Мужики брали пиво и разную закуску, я же взял две порции макарон с котлетами и подливкой. Повариха тётя Катя наполняла для меня большую тарелку и приговаривала: «С этими дядями пиво не пей, поешь и домой иди». Я ответил: «Я с детства пиво не пью». Тогда мне было семнадцать лет. Столы составили и все уселись за один длинный стол. Встал мастер смены, Владимир Иванович, с кружкой в руке и сказал: «Три дня назад было 23 февраля, день Советской Армии и ВМ Флота, давайте выпьем за наш праздник!» Появился повод, и все стали чокаться и пить пиво, оставляя пену на верхних губах. Настроение у всех было прекрасное, за столом стало шумно и весело. Дядя Коля сидел напротив, рядом – дядя Ваня, токарь, работал на американском токарном станке «Ахельсон» с длинной станиной, точил большие коленчатые валы для компрессорной станции Дк9М. С другой стороны от Николая Павловича сидел и наслаждался пивом хонинговщик блок-цилиндров с бригады Шубина. Кто-то достал сушёную рыбку, разделил её и раздал. «Чего хорошего в этом пиве, мне лично не нравится вкус такого мочегонного зелья», – думал я, кушая любимое блюдо. Был рабочий полдник и посиделки рабочих цеха №2 продолжались.
Дядя Ваня, придвинувшись к Николаю Павловичу, спрашивает его тихо: «Палыч, скажи хоть, как ты был на фронте?» Слухи, конечно, шли, что дядя Коля был в плену, но всем хотелось услышать из его уст подробности. Находящиеся рядом работяги сразу притихли. «Да что вам, ребята, могу рассказать? Был я в плену, а по чьей воле и не знаю», – спокойно ответил дядя Коля. «А расскажите хоть немного нам, чтобы не было кривотолков», – спросил Гена, фрезеровщик, сидящий напротив. Гена старше меня на десять лет, хороший парень, добрый. А сейчас в эту минуту, как мне хотелось, чтобы дядя Коля стал победителем в своей войне. Тут же он взял кружку, наполовину отпитую, сжал её, все ранние морщинки расправились, и в какую-то секунду он застыл, как снайпер перед выстрелом. «Между прочим, Гена прав, – начал рассказывать Николай Павлович, – я ведь ушёл на фронт в начале войны добровольцем. Моя сестра Галина и мама Анна Матвеевна отговаривали, мол, куда торопишься, придёт повестка и пойдёшь на фронт, как миленький, а пока работай и жди. Да нет, пошёл в военкомат, написал заявление, и уже на завтра у меня в руках была повестка, молодой был, горячий. На сборном пункте нас переодели и распределили по учебным взводам. С июля до сентября мы, молодые солдаты, проходили первую военную подготовку. Тут же формировалась новая мотострелковая дивизия, говорили, для обороны Москвы. Самое главное, что здесь мы получили шинели. Старшина, который выдавал нам шинели, всё приговаривал: «Ребятки! Берегите шинельки, зима будет холодная». Он как будто предвидел, что нас ожидало впереди. Мой командир взвода, младший лейтенант Горшков, записывал в свою тетрадь каждого красноармейца, как полагается, где родился, где учился, где работал и всякое другое. А я же до призыва работал на заводе в Ижевске, как кончил семилетку, так с пятнадцати лет и работал. У меня уже тогда была хорошая школа работы в механосборочном цехе. Работал и токарем, и слесарем, как говорится, опыт уже был». Рассказ Николая Павловича слушали внимательно, а я просто глотал каждое слово. Дядя Ваня тут же попросил: «Давай Коля, рассказывай дальше, вон молодёжи как интересно». А дядя Коля, глотнув из кружки, уже без напряжения продолжил свой рассказ: «Учебка закончилась и сразу – в строй. Дошли строем до вокзала, нас стали грузить в товарные вагоны. Там военных было видимо-невидимо, и все грузились в этот эшелон. Когда мы шагали к вокзалу, меня поразила тишина, которая окружала нас, и только старушки, прижимавшие к подбородкам платочки, что-то негромко причитали. От одной бабушки я расслышал, как она твердила: «Вернитесь живыми, вернитесь живыми!» До конца войны эти слова, как заговорённые, крутились у меня в голове. Состав тронулся, все стали обустраиваться. Шли разговоры, что тяжёлая обстановка сейчас в районе Вязьмы. Другие говорили, что фашисты окружают Москву, и мы едем на её оборону. От столицы отъехали километров сто пятьдесят, состав остановился чуть ли не в поле у деревушки. Местность была холмистая, командиры стали отдавать приказы на возведение оборонительных рубежей, и мы почти бегом стали строить оборону на этом плацдарме. Напарник по пулемёту у меня был здоровенный красноармеец по имени Никита Богатырёв. Он пулемёт «Максим» одной рукой закидывал себе на плечи. Окопались мы быстренько и принялись сухой паёк поедать. Темнело. Вокруг было тихо, и только впереди на западе глухо раздавались звуки, похожие на раскаты грома. И эти звуки наводили какой-то невидимый страх на личный состав. Ночь прошла спокойно, но было прохладно и сыро, моросил дождь, нас спасали шинели. Рассвело. Комвзвода бегал по своим позициям, проверяя своих подчинённых, постоянно что-то им подсказывал. Он ждал атаки фрицев, но её не состоялось. Над нами появились вражеские самолёты, и начались бомбардировка и обстрел наших позиций с воздуха. Этот ад продолжался не более часа, и когда я очнулся и выбрался из окопа, перед глазами всё плыло, очень сильно болела голова. Меня потащило в сторону, но кто-то сильно схватил, удерживая меня на ногах, он кричал: «Эй, боец, очнись, мне надо посмотреть пулемёт!» Прошло время, меня перестало качать. Вокруг воронки – кучи земли, дымящиеся от разрывов авиабомб, лежат убитые солдаты. Наш пулемёт весь искуроченный, без ствола, валяется метрах в тридцати в стороне. Красноармеец Никита был тяжело ранен, комвзвода помогал ему. Метрах в ста от нас шла колона военных в сторону Вязьмы, и лейтенант стал звать на помощь. Помощь подъехала быстро, но это были немцы, а колонна – пленные красноармейцы. Я попытался прыгнуть в окоп, но от боли в шее потерял сознание. Когда очнулся увидел лежащих убитыми комвзвода и пулемётчика. Превозмогая боль, я поднялся и получил удар в спину, опять упал и снова поднялся. Фашист, надевая на себя планшет моего командира, указал дулом автомата в сторону колоны и толкнул».
Дядя Коля замолчал, отпил из своей кружки. Мужики ещё принесли пива и закуски. У многих сидящих за столом сразу посветлели лица от рассказа дядя Коли, отношение к нему стало мягче, и кто-то спросил: «А что было дальше?» И он продолжил свой рассказ: «И мы пошли дальше на запад, но уже в колонне пленных. Я шёл, как пьяный, но кто-то подхватил под руку и сказал: «Держись, солдат, держись за жизнь, сейчас умереть проще простого, нам надо жить, держись». С этого момента я стал выполнять наставления этого человека. В этот день мы прошли большое расстояние, хорошо, не было дождя, но грязь под ногами не высыхала. Каждый из этого идущего строя, конечно же, думал, что вот сейчас ещё немного, и нас освободят наши, но на восток мимо нашей колонны двигались то танки, то мотоциклы, то грузовики с солдатами. Военная техника с фашистскими свастиками шла вглубь нашей страны.
Продожение следует.