«Анестезиологи нашего поколения редко доживали до 70. В то время становление службы только происходило, наркозных аппаратов не хватало или они были примитивными, восемь операций в день, значит, восемь наркозов ты переносишь сам…» – рассказывает Геннадий Калганов, а я спешу записывать удивительные воспоминания старого врача. 16 октября – Всемирный день анестезиолога, первоначально его называли Днём эфирного наркоза.
Сначала – о жизни
Геннадий Дмитриевич Калганов родился 13 декабря 1945 года в посёлке Соловьёвск Джектулакского района Амурской области. Рода он интересного, казацкого. В 1954 семья переехала на станцию Хадабулак в Оловяннинском районе Читинской области.
Успешно окончив школу в 1963 году, Геннадий поступил в Читинский медицинский институт, который окончил в 1969 году по специальности «Лечебное дело». Вспоминает: «Первые два курса изучали анатомию, гистологию, физику, химию, биохимию, истмат, диамат, атеизм, латынь… Учился из чисто спортивного интереса, но хорошо, поскольку был принцип: почему должен учиться хуже других? Интерес к учёбе появился на третьем курсе, когда появились клинические дисциплины. Периодически получал повышенную стипендию. С 1967-го стал работать в Читинской областной больнице имени В.И. Ленина на должности медбрата, это была обычная практика подработки для студентов. В этом же году женился на однокурснице Светлане. В 1967-м родился сын Константин.
В институте была военная кафедра, получил звание лейтенанта медицинской службы. По окончании ЧГМИ два года служил в посёлке Харанор Забайкальского района младшим врачом артполка. Мне повезло – служил с бывшими фронтовиками. Вот это были настоящие офицеры, по-настоящему ценили солдат. Я у них многому научился.
После армии в 1971 году меня направили в Читинскую городскую клиническую больницу №1, в открывшееся отделение анестезиологии-реанимации на должность ординатора. Принимал меня на работу главврач Василий Николаевич Лесков, который был организатором этого отделения вместе с Марком Михайловичем Рожинским, заведующим кафедрой травматологии и ортопедии ЧГМИ. Марк Михайлович заложил основу кафедры анестезиологии и реанимации».
А теперь внимание…
Годы работы Геннадия Дмитриевича совпали со становлением и развитием реанимационно-анестезиологической службы Читы и Забайкальского края.
Отделение открыли в 1969 году в исключительном порядке, личным распоряжением замминистра здравоохранения РСФСР. Учитывая, что в городе 300 тысяч населения, больница несла всю нагрузку по оказанию экстренной медицинской помощи, в том числе и детям. Первым заведующим был Александр Максимович Щегольков, вторым врачом – Виктор Иннокентьевич Савельев, третьим стал Геннадий Дмитриевич, четвёртым – Светлана Тюменцева.
По сути, отделения ещё не было, было два или три бокса, отдельные палаты на втором этаже двухэтажного корпуса, в них лежали больные. Отделение начали создавать на месте кабинета главного врача. Практически втроём – Щегольков, Савельев и Калганов. Приходили на работу, переодевались в рабочую одежду и шли… разбирать и возводить заново перегородки, штукатурить, красить. В итоге сделали большую палату на шесть коек, реанимационный зал, материальную комнатку, маленькую кухоньку, перевязочную.
Когда операций было много, Виктор Иннокентьевич со Светланой работали в операционной. Все строительные работы проводили бесплатно. Тогда у них и мысли не было о каких-то специальных доплатах за это, для себя же делали. Сделали и проработали там с 1971 по 86 годы. Потом переехали в новый пятиэтажный корпус. Здесь были специализированные помещения: боксы, палаты, реанимационный зал, перевязочная, материальная, предусмотрены условия для быта.
Фторотан, эфир, хлороформ
Становление и развитие реанимационно-анестезиологической службы больницы проходило в сложных условиях. «В 70-е годы оснащение аппаратурой было очень плохое, – рассказывает Геннадий. – Приходилось всегда придумывать. У нас же анестезиологическое пособие проводили не только в операционной и в гипсовой (переломы, вывихи вправляли под наркозом), в перевязочной вскрытие гнойников и другие мелкие операции, манипуляции детям. А наркозных аппаратов не было, они только в операционных стояли, и врачам приходилось постоянно рисковать своим здоровьем – дышать газами. Вот каркас, так называемая маска Эсмарха, это такая нахлобучка на лицо, сделанная из проволоки, обшитая в восемь слоёв марлей, её прикладывали больному и сверху капали фторотан, эфир, хлороформ, трихлорэтилен. Ты сидишь, пациент лежит к тебе лицом (обязательно нужно заглядывать ему в глаза: как зрачки реагируют, определять степень глубины наркоза), ты эту маску положил ему на лицо и дышишь вместе с ним анестетиками, газообразными или жидкими. Пациенту достаётся больше, тебе – меньше, но у тебя шесть-восемь операций в день… Наверно, поэтому мало кто из врачей доживал до семидесяти.
Бывало, несколько таких пособий проведёшь, выходишь из гипсовой – тебя шатает. Системы вентиляции не было, сами придумывали, как газы наружу выводить. Для детишек не было дыхательной наркозной аппаратуры, приходилось специально делать системы, чтобы не затрудняла выдох (не страдало дыхание). Всё это проделывалось через всякие мешки, клапаны, тройники. Катетеров тоже не было, мы брали телефонный кабель, металлическую проволоку вытаскивали, оболочку стерилизовали и вводили (как из курса выживания в экстремальных условиях). Иглы для катетеризации перидурального пространства и сосудов переделывали из подручных средств. Потом уже появились катетеры и иглы Туохи. А тут нет, всё надо было приготовить. Были обычные деловые будни. Всё воспринимали как должное, просто интересно было».
Сестричка, помоги!
Самым ценным достоянием были люди, все были молоды, работали с энтузиазмом, от врачей до медсестёр. К подготовке медсестёр врачи относились очень серьёзно. Приходят сёстры на практику, врачи приглядываются к ним, отмечая их деловую активность и знания. После шли в училище на распределение.
Когда медсёстры приходили в отделение, то первый месяц работали с наставниками. Каждую неделю врачи проводили с ними занятия, отрабатывая практические и теоретические вопросы. По предложению Марка Михайловича Рожинского сделали шкафчик, там находились лекарства, необходимые при различных состояниях больного. Требования были высокие ко всем без исключения. Через месяц у молодых сестёр принимали экзамен. С благодарностью Геннадий Дмитриевич вспоминает медсестёр, с которыми работал с самого начала: Галину Тимофеевну Самойлову (Коноплёву), Галину Александровну Сизоненко (Тупикову), Светлану Александровну Попову, Нину Ивановну Матаеву, Ольгу Ивановну Иванову…
Дежурная бригада была такой: врач анестезиолог-реаниматолог, две медсестры и санитарка. Врач, входя в операционную, всегда был уверен, что в любой экстренной ситуации медсёстры будут действовать профессионально. Бывали случаи: врач на дежурстве ушёл в операционную, а в это время привозят больного в крайне тяжёлом (терминальном) состоянии, его необходимо перевести на искусственное дыхание, ввести жизненно необходимые лекарственные аппараты, наладить инфузионную терапию. Все ситуации и необходимый комплекс действий был обговорены. Медсестра поступала так, как предписано, и тут же информировала дежурного врача. Эта связь «сестра – больной – врач» были неразрывны. Многих больных спасли медицинские сёстры.
Врач вспоминает
«Это было в воскресенье, в Пасху, я пришёл на работу, как обычно, в половине девятого, осмотрел больных, написал дневники, в десять часов меня позвали в операционную. В отделение я спустился только в семь часов утра следующего дня. За это время провёл 18 анестезиологических пособий. Работал один в двух операционных. Хорошо, у нас уже были автоматические дыхательные аппараты – не «руками» приходилось дышать за больного, а аппарат «дышал». Рядом было общежитие, там наши медсёстры жили. Вызвали ещё одну сестру-анестезистку. Одна сестра там, другая здесь, а я курсировал между ними. Покушать, что санитарка в отделении приготовит, мне приносили в операционную, и обязательно кружку свежего чая. Хорошо, хоть в операционной был туалет… Мало того, в перерыве между этими операциями я бежал в травматологию, где врач-травматолог собирал больных с вывихами и переломами. Я больных усыплял, а травматолог вправлял вывихи, переломы. После этого я возвращался в операционный блок.
По окончании дежурства, немного отдохнув, пошёл отчитался перед главным врачом, отчитался на кафедре, а потом сел и полдня сидел писал. Всё надо помнить. Память как-то приспосабливается к профессии. Начинаешь вспоминать больного и вспоминаешь, что ему делал, когда делал. Это уже профессиональная память.
Как-то пришлось мне дежурить ровно неделю одному. Получилось так, что один врач уехал на специализацию, двое заболели. Воскресенье, вторник, пятница были днями оказания экстренной помощи по хирургии, в том числе и детям, а по ожогам и отравлениям дежурили ежедневно. Пришёл на дежурство в пятницу и только в следующую пятницу после обеда вышел. Дежурил в отделении тяжелобольных, лечил своих, плюс операции. Дети шли, любая болезненная манипуляция обязательно была под наркозом. Потому что ребёнок есть ребёнок, он не даст провести манипуляцию под местным обезболиванием…
Один случай у меня был интересный. Обычно приходишь перед операцией, смотришь больного, чтобы учесть его состояние, сопутствующие заболевания, чтобы не было каких-то неожиданностей, и соответствующим образом определяешь анестезиологическую тактику. Пришёл, осматриваю, а больной говорит: «А я вас, доктор, хорошо запомнил. Я был у вас в отделении. У меня была клиническая смерть. И я откуда-то сверху наблюдал, как вы со мной занимаетесь. Вы что-то говорили сёстрам про дыхание, аппарат какой-то работал. А потом вы, громко выругавшись, стукнули меня по грудной клетке, и «кино» закончилось». Удивляться сильно нечему – эти описания нередки от людей, побывавших в подобном состоянии. Что касается удара, то действительно бывает, что сильный удар кулаком по грудной клетке вызывает сотрясение сердца, и оно начинает работать.
…Мы очень многого о человеке не знаем, знаем крупицу того, что есть. Были случаи в моей практике, которые до сих пор себе объяснить не могу. Поэтому сдаваться нельзя: неожиданные моменты, когда шансов выжить у пациента нет, но ты не имеешь права закончить лечебное мероприятие, пока не наступила смерть мозга; его жизнедеятельность поддерживается путём искусственного кровообращения и дыхания. Всё это может привести к положительному эффекту, особенно с детьми.
О самом тяжёлом
Геннадий с детства усвоил, что слово может человеку навредить и, наоборот, дать силы на выздоровления: «Когда разговариваешь с больными, всегда надо быть спокойным и взвешивать каждое слово, чтобы они поняли тебя. Помню, мне было лет одиннадцать-двенадцать. Отец шёл вечером с работы и попал под поезд. Привезли его в госпиталь на станцию Хада-Булак. Мы с матерью побежали туда. Выходит молодой офицер-врач и говорит: «Идите, готовьтесь к похоронам. Он умрёт». Повернулся и ушёл. А отец поправился и прожил ещё почти 30 лет, продолжая работать!
Врач, да и вообще медицинский работник, без чувства сострадания к каждому больному, по-моему, работать не может, без этого он не врач. Да и вообще это должно быть присуще любому человеку. У меня были тысячи больных, а сколько у меня на глазах больных погибло… Считается, что у анестезиологов-реаниматологов в отделении реанимации в среднем показатель смертности где-то 20–25%. Вот и посчитай, сколько за 45 лет таких случаев было.
К этому привыкнуть невозможно. Самое тяжёлое у меня было объяснять родственникам, что их близкий умер. Пока больной был жив, несмотря на всю тяжесть ситуации, я никогда не лишал родственников даже минимальной надежды на благоприятный исход. Порой прекрасно понимаешь, что у этого больного шансов нет, и всё равно приходишь и родственникам говоришь: «Состояние крайне тяжёлое, шансов мало, будем надеяться на лучшее». И ведь бывали такие случаи, когда казалось, что нет никаких шансов, и вдруг что-то случается в организме больного, глядишь – пошёл-пошёл на поправку, особенно часто, повторюсь, это происходило с детьми. Я любил работать с детьми – такой благодатный материал, такие благодарные пациенты…»
«За особые заслуги в здравоохранении…»
Удивительный человек Геннадий Дмитриевич! Он первым в Чите в конце 70-х внедрял и проводил методику перитонеального диализа. Привёз её из Всероссийского токсикологического центра на базе института Склифосовского; там эта методика была разработана и уже применялась. Подобные операции проводятся при острых экзогенных отравлениях, особенно фосфорсодержащими веществами типа дихлофоса, и некоторых медикаментозных отравлениях. Также Калганов явился инициатором практического применения в Забайкалье наиболее безопасной амбулаторной анестезии, которая широко используются в настоящее время.
Неоценим вклад Геннадия Дмитриевича в организацию, освоение и внедрение в практическую деятельность забайкальских врачей целого ряда новых современных методик регионарной анестезии при различных оперативных вмешательствах. При его непосредственном участии получила дальнейшее развитие спинномозговая анестезия. Есть у Геннадия Дмитриевича рацпредложение по поводу применения продлённой перидуральной блокады. В соавторстве с профессором Дмитрием Ивановичем Даренским они написали статью «Продлённая перидуральная блокада в комплексе лечения острых перитонитов». Её напечатали в журнале «Вестник хирургии».
В 1986 году Геннадию Калганову одному из первых в Читинской области была присвоена высшая квалификационная категория врача анестезиолога-реаниматолога. В копилке профессиональных наград – звание заслуженного работника здравоохранения Читинской области (1998), грамота Министерства здравоохранения Российской Федерации (2000), знаки «Отличник здравоохранения» (2005) и почётного члена Забайкальского общества анестезиологов-реаниматологов (2016).
А ещё наш герой – почётный донор СССР и России. Официально у Геннадия Дмитриевича насчитывается больше 150 случаев сдачи крови, на самом деле – под 200. Доноры Городской клинической больницы №1 считались штатными, то есть были обследованы, у них были определены группа крови и резус-фактор. Доноров было много: анестезиологи-реаниматологи Светлана Константиновна Калганова (супруга Геннадия Дмитриевича), Сергей Петрович Гордиенко, Игорь Васильевич Левенец, хирург Юрий Константинович Кокотов, травматолог Вячеслав Валентинович Немцев, медсестра Светлана Александровна Попова и многие другие. Бывали ситуации, когда ночью в операционную поступал больной с обильной кровопотерей. Чтобы заказать кровь по скорой помощи, нужно время, да и свежей крови там не бывало, её разбирали, была недельной давности. Поэтому штатные доноры приноровились сдавать кровь прямо в операционной. Эффект был поразительным, особенно если организм молодой. Геннадий Дмитриевич вспоминает: «Привозят девяти- или семимесячного ребёнка в крайне тяжёлом состоянии. Беру кровь, вот она – свежая, живая, начинаю переливать, и ребёнок на глазах оживает. Это надо видеть! И таких случаев было очень-очень много».
Донорам полагалось денежное вознаграждение, шоколад, обед, в 70-е годы на станции переливания крови давали даже коньяк, в день сдачи крови донор освобождался от работы, ему полагался один день к отпуску. Доноров Городской клинической больницы №1 никто от работы не освобождал, ни копейки за это не платили. Давали отгул, и то со скрипом. Дело ваше, никто же не заставляет. Но заставляла клиническая ситуация.
В 2003 году Калганов был переведён в отделение реанимации и интенсивной терапии ожоговой травмы и, по отзывам коллег, своим самоотверженным трудом внёс большую лепту в снижение летальности в этой сложной группе больных.
Являлся одним из ведущих консультантов по оказанию реанимационной помощи лечебным учреждениям Читы, более 20 лет готовил врачей-интернов, более 100 молодых специалистов – ученики Калганова. У него было правило, которое он сразу озвучивал: «Вот вам темы, список литературы. Пожалуйста, изучайте. Я вам лекции читать не буду. Моя задача – с этой информацией помочь разобраться, разложить её по полочкам, привести в систему. Чтобы вы могли эти знания применять на практике».
Сам всю жизнь работал, всю жизнь учился. За литературой постоянно следил. Хирургические журналы выписывал. Книжки читал практически каждый день, особенно если серьёзная операция с каким-нибудь сопутствующим заболеванием – какие там особенности, какую стратегию, тактику выработать?.. «Человеческий мозг обладает двумя замечательными свойствами – запоминать и забывать. Но где-то там откладывается в загашнике и по мере потребности оттуда извлекается. Для этого под рукой обязательно нужна книжечка».
Врачебная практика и наука были неразрывны. «На базе больницы были кафедры травматологии и ортопедии, факультетской хирургии… После каждого дежурства мы сначала отчитывались у главврача, потом на кафедре докладывали врачам и студентам. Поступил такой-то больной с таким-то диагнозом, сделано то-то. На кафедре работал Марк Михайлович Рожинский – настоящий профессор! Оперировал мало, а вот организатор и учёный был классный. За каждую промашку мы получали по первое число. Это тоже была учёба».
Думай, думай, дума…
Калганов постоянно принимал активное участие в общественной работе. В начале 90-х был одним из организаторов Забайкальского общества анестезиологов-реаниматологов.
В 1991 году коллеги подтолкнули его к избранию в депутаты Областного совета, позже – в Читинскую городскую думу второго созыва (там было три или четыре врача, несколько учителей, их так и звали – «учительско-врачебная дума»).
Врачу не особо нравилось быть депутатом: «Много непонятного, вопросы совершенно разные. Как в них ориентироваться? Не вслепую же голосовать! Советовался с юристами, экономистами. Но этим надо заниматься постоянно, а когда?» В области здравоохранения советчики ему, понятно, не требовались. Он был уверен: Городская клиническая больница №1 должна получать бюджетное финансирование отдельной строкой, и, как правило, этот вопрос пробить «учительско-врачебной думе» всегда удавалось.
Одно из важных дел начала 90-х – добивались строительства нового больничного корпуса. Правда, вначале его «маскировали» под переход между корпусами. Потом постепенно перешли к вопросу, что нужна пристройка, блок на 16 операционных, а дальше уже решили строить шестиэтажный корпус. Окончательно его запустили в 2018-м, а до того ленточку перерезали несколько раз…
Зарплату депутатам, конечно, не платили, так что на размере пенсии эта общественная нагрузка никак не сказалась, но сил и нервов забрала немало. Раз в месяц обязательно были встречи с избирателями. Туда приходили, конечно, самые въедливые, активные из них и начинали пробирать депутата, будто он виноват во всём, что происходило в 90-е. «Их тоже можно понять, – не обижается Геннадий Дмитриевич. – Люди же власть избирали».
Время пожить для себя
В 2016 году Геннадий Дмитриевич уволился по собственному желанию из здравоохранения (интенсивность работы всё же сказалась на здоровье). Сбылась его давняя мечта – купил домик подальше от городской суеты, в селе Иван-Озеро, в окружении белоснежных берёз и пения птиц. Любит с удочкой посидеть у озера, побродить по лесу. Чистый воздух, тишина, простор благотворно сказываются на здоровье. Наступила умиротворённость, не давят каменные здания.
По-прежнему любит читать. Раньше Геннадия Дмитриевича в основном интересовала историческая литература. А настольная его книга – роман Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Двенадцать стульев». Она у него на столе лежит, садится чай пить, открывает на любой странице и всегда что-то новое находит, соотносимое с сегодняшним днём.
Признаётся: «Телесериалы медицинские редко смотрю. Очень много непрофессионализма, надуманного. Иногда смотришь и думаешь, у них же есть консультант, почему такие вещи допускают – больной лежит в коме, практически не дышит, а у него под головой подушечка, чтобы удобно лежать было. Наоборот! Подушку всегда убирают, чтобы дыхательные пути были прямые, воздух лучше проникал».
Американцы подсчитали, что средняя продолжительность жизни реаниматолога даже сейчас – 46 лет. В штатах этой специальности врачи посвящают не более 10 лет – «вредное производство», слишком много стресс-факторов. Геннадий Дмитриевич считает, что максимально эффективный срок работы в его профессии – 15 лет. Получается, он отработал три срока.
Отдыхайте, доктор. Заслужили!