Забайкальские вёрсты Анри Русселя

Граф Анри Руссель (Henry Patrick Marie, Count Russell-Killough, 1834–1909), один из известнейших альпинистов второй половины XIX века, исследователь Пиренеев, член Французского географического общества, много путешествовал по миру. О своём путешествии по Сибири он написал в книге «Шестнадцать тысяч льё по Азии и Океании. Путешествие 1858–1861 гг. графа Анри Русселя, члена Французского географического общества. Сибирь, пустыня Гоби, Пекин, река Амур, Япония, Австралия, Новая Зеландия, Индия, Гималаи. Париж, 1864» («Seize mille lieues à travers L’Asie et L’Océanie, voyage exécuté pendant les annés 1858–1861 par le comte Henri Russel-Killough, membre de la société française de géographie. Sibérie, désert de Gobi, Peiking, fleuve Amour, Japon, Australie, Nouvelle-Zélande, Inde, Himalaya. Paris, 1864»).

Эту книгу он посвятил известнейшему в России графу Николаю Николаевичу Муравьёву-Амурскому, генерал-губернатору Восточной Сибири. Его стараниями с 1858 года территории по левому берегу всего Амура до самого устья стали принадлежать России.

Знаменитый альпинист проделал обычный путь по России из Петербурга через Москву и далее по Московскому тракту до Иркутска, и уж оттуда – к месту пограничной российской торговли с Китаем – Кяхте.

Путешественник, пытавшийся попасть в Пекин, добрался до китайской столицы, но был выслан властями назад в Россию. В переведённом мною отрывке автор описывает события, когда он снова вернулся в Кяхту, откуда и поехал по Забайкалью, которое ныне по административной прихоти стало неожиданно для местных жителей Дальневосточным округом.

Муравьёв своей властью генерал-губернатора административными распоряжениями много способствовал облегчению передвижений графа по подвластной ему территории и даже неожиданно для него пригласил Анри Русселя проехать вместе с ним по Забайкалью. Губернатор сам собирался проехать из Кяхты по Забайкалью и Дальнему Востоку в Японию, так что им было по пути.

* * *

Глава XII. Пребывание и праздники в Кяхте. – Забайкалье. – Нерчинск и ссыльные. – Отплытие в Сретенск. – Приплываем в Усть-Стрелку.

Дважды с моим читателем пересёк я угрюмые пустыни Монголии, радуюсь теперь, покидая навсегда ˂…˃ эту азиатскую Сахару и эту гористую преисподнюю для путешествия вниз по Амуру, покидаю эти идолопоклонные земли для путешествия среди цветов, величественных лесов и заснеженных вершин, где перед моими глазами возникнут утешительные символы христианства.

Зеновича (Zénovitch), кто так тепло прошлый раз встретил нас в Кяхте, там не было, он был занят управлением в Троицко-Савске, а в Кяхте его заменил г. Карпов. Я совсем почти не был с ним знаком, но едва он узнал, что я должен остаться в городе на некоторое время, тут же предложил мне пожить у него. Было бы несправедливо с моей стороны назвать поимённо каждого, у кого я побывал гостем за пять недель моего пребывания в городе, где меня бесподобно тепло принимали, иногда чуть ли не по-царски.

В Кяхте я особенно подружился с одним ссыльным католиком. Его скромность запрещает мне назвать его имя. Под крышей его дома произошла моя счастливая, хотя и кратковременная встреча с польским ксендзом, который объезжал свой приамурский приход величиною гораздо больше, чем вся Франция! Поскольку я направлялся в ту же сторону, у меня было возникла мысль сопровождать его в поездке. Но, побоявшись стеснить его рвение, решился я терпеливо ждать в Кяхте, в то время как Лаворов (приятель графа. – Прим. пер.) помчался в Петербург, надеясь успеть переехать Байкал по льду, что было довольно проблематично.

* * *

В это время генерал Муравьёв вот-вот должен был отправиться на Амур и в Японию, Кяхта не была ему по дороге, я и не надеялся его увидеть. Впрочем, для меня было невозможно, воспользовавшись столькими его благодеяниями, попросить ещё об одном, что было бы уже чересчур. По счастливому обстоятельству Кяхта удостоилась его посещения, что продолжалось не менее двух недель, которые были заняты обедами, русскими и китайскими, балами, фейерверками, и т.д. и т.п. В это время прибыл из Петербурга генерал Игнатьев (граф (с 1877) Алексей Павлович Игнатьев – киевский и иркутский генерал-губернатор, генерал от кавалерии. – Прим. пер.), которому только одно его путешествие в Бухару было бы достаточным для его славы, если бы ему даже не поручались постоянно с тех пор весьма важные миссии.

Вместе с ним приехал мой друг граф Сен-При (Saint-Priest), с которым я расстался полгода назад в Москве. Он собирался теперь поехать в Пекин. Настало для нас весёлое время развлечений, не говоря уже о занятиях гимнастикой, сымпровизированной г. Бодкиным (Bodkin), которого я знал по Парижу. В очаровательном оазисе, названном «Фонтан», каждый день давали мы любительские спектакли для кяхтинского общества. Мы в них так отличались, что флаконы одеколона стали почти необходимостью, из зала слышны были нервные возгласы дам: «Assez, assez!!» («Хватит! Довольно!!»).

Меня также угощали несколько раз музыкой; в глубине Сибири звучал для меня «Карнавал в Венеции» Шулова (Schouloff). Поскольку я был не чужд игре на виолончели, по доброте души мне пытались разыскать этот инструмент, но все мои усилия пробудить его к жизни не увенчались успехом. Поскольку на смычке не осталось волос, виолончель, видимо, навсегда расстроенная природой, потеряла способность к звучанию.

* * *

Наконец, 15 мая граф Муравьёв-Амурский отвёл меня в сторону, чтобы узнать о моих намерениях, и, видя моё замешательство и высказанные препятствия, предложил со своим обычным великодушием сопровождать его в большом путешествии по Амуру.

В смущении я принял с радостью и признательностью это предложение, и хотя у меня абсолютно ничего не было готово для такого длительного путешествия, через сутки я оказался в тридцати верстах от Кяхты в Усть-Кяхте, где присутствовал на пышном прощальном обеде, данном негоциантами этого города и ставшем завершением целого ряда гомерических трапез, которыми нас угощали целый месяц. После обеда началась сцена прощания; по русскому обычаю все уселись на несколько минут в глубоком молчании. Потом генерал встал, и начались прощальные обнимания. Прощание было тягостно, хотя и кратко: стояло три экипажа без кучеров, и лошади перебирали ногами в нетерпении. Поднявшись в коляску, предназначенную мне (поскольку в этот раз это уже не был тарантас), я в последний раз оглядел эту толпу милых мне друзей, особенно тепло поблагодарил гг. Карпова и Зеновича и снова покатил с воодушевлением по азиатским степям, весь переполненный разными чувствами, думая о превратностях этой, столь краткой, жизни, в которой столько очарования, но иногда и печалей.

За три дня показалась новая трава, горы на глазах покрылись яркой зеленью, зашумели ручьи, а солнце закатывалось, жаря по-тропически. Я не узнавал такой Сибири.

Генерал Игнатьев, сопровождавший нас до следующей почтовой станции, вечером расстался с нами. Мы ехали всю ночь, генерал Муравьёв занимал коляску со своим секретарём, я сидел в другой, с членами его свиты. Следующим утром я проснулся на плоту, переправлявшемся через реку с экипажем бурятов (bouraëts – так! – Прим. пер.), ужасных людей, о которых я уже говорил, которые, из монголов став русскими, остались, тем не менее, верными своим юртам (yourte) и своему грубому языку. Вскоре мы прибыли в Селенгинск, в то самое место, где ртуть моего термометра несколько месяцев тому назад стала замерзать, но теперешний вид местности, покрытой зеленью, стал настолько другим, что я ничего не узнавал.

* * *

На следующей станции со мной произошла небольшая история, о которой я позволю себе рассказать, используя привилегию, которую предоставляют путешественникам и в которой отказывают настоящим героям, – привилегию говорить «я», досаждая всем рассказами о своих кампаниях, каким бы эгоистичным ни был их мотив, каким бы ни лишёнными всякой славы и опасности они были. На меня набросился и сильно укусил великолепный, но один из самых неблагодарных и диких псов, которого генерал Муравьёв когда-то нашёл в устье Амура, сам граф не без опасения к нему подходил. Он был весь чёрен как ньюфаундленд (водолаз, тернёв), но несколько меньше ростом, красноглаз, рычал, но никогда не лаял. Он был настолько нелюдим, что ни с кем не общался. Чтобы привлечь внимание науки к такому странному характеру, я сообщаю о собачьей атаке на меня, к счастью, вызвавшей только кратковременное затмение чувств.

Весь день 15 мая порывами мело снег, вечером приехали в Верхнеудинск (ныне Улан-Удэ. – Прим. пер.), где ночевали, на следующее утро поехали на восток, в Забайкалье.

Эта провинция, пожалуй, наиболее важна из всех амурских, благодаря, в особенности, рудникам серебра, золота и свинца, поскольку сельское хозяйство находится ещё в зачаточном состоянии. Если мы говорим только о золоте, то добыча его предоставлена частному предприятию, оно добывает иногда до трёх тонн в год.

Не следует забыть упомянуть как весьма примечательный факт, что в крайне холодном регионе живёт и процветает пять тысяч верблюдов.

* * *

Три вещи особенно живо меня поражают: прекрасная дорога, скорость наших лошадей и (может быть, не та последовательность моих впечатлений) красота женщин.

Дорога, крепкая, белая, как скульптурный мрамор, хорошо ухоженная, звенела как кристалл от ускоренного галопа наших семи лошадей в ряд, со скоростью 22 вёрст, т.е. 24 километра в час. Станции сменялись станциями, и в этих недавно построенных деревушках, где сибирский крестьянин находит достаток и счастье, у нас было только время быстро выкурить сигарету и взглянуть на страницы с гравюр английской или французской «Иллюстрации», вывешенные на краю земли, чтобы напомнить жителям гигантской империи, как героические защитники Севастополя умели умирать. Впрочем, кровь, что течёт в венах этих добрых крестьян, очень знаменита, так как они – отпрыски этих неукротимых казаков, которые кончили отнятием земли у китайцев и кусками половины Азии, хотя история едва говорила об их подвигах.

Продолжение следует…

Николай Епишкин,
переводчик, фото «Википедия»