Продолжение. Начало в № 1–3
Однако сомнения мои скоро развеялись: наше судно и второе разместились справа и слева от большого судна генерала Муравьёва, мы перешли на него и очутились за великолепно сервированным столом – ещё одним доказательством его широкого гостеприимства. Молитва перед обедом была сказана достопочтенным архимандритом Аввакумом, тем самым, который приехал из Парижа освятить новую русскую церковь и, постарев в Пекине и в Маньчжурии, должен был служить переводчиком генералу. Когда все уселись, то принялись за научную диссертацию о таинственных причинах ненасытного аппетита иностранца, приехавшего из Пиренейских гор. Я давал новые доказательства, отдавая должную честь хлебосольному столу, где я всегда бывал принят с каким-нибудь приятным словом (речь здесь идёт о самом авторе, большом любителе поесть много и разнообразно. – Прим. пер.).
Что было бы со мной в этих затерянных местах, закрытых, может быть, ещё надолго, без этой крайней и отеческой заботливости, которая сопровождала меня повсюду.
После обеда генерал предложил обществу прекрасные манильские сигары, прибывшие сюда морем. Плывя таким образом с нашим салоном с огнями через мрачные и мёртвые даурские леса, где наши три корабельных фонаря казались красными движущимися звёздами, мы должны были казаться ночными сверхъестественными привидениями диким обитателям берега.
Эта первая ночь была очень холодной, мы нашли на следующее утро слой льда на нашей воде; а на песке берега, в тени деревьев, лежали огромные блоки старого зимнего льда, наваленные друг на друга до высоты человеческого роста. В горных оврагах их было такое количество, что, хотя и не вечный, лёд образовывал настоящие маленькие ледники, закрытые сверху соснами, лиственницами и рододендронами. Мы проплыли, бросив на них взгляд, на место бывшей небольшой разработки золота и рано утром оказались посреди местности, которая всё больше и больше напоминала мне Канаду, – в Шилкинский Завод (Chilkinski-Zavod) – довольно тесно расположенную деревню на левом берегу, с прямыми и широкими улицами, на которых деревянные дома, как обычно, стояли на четырёх сваях в несколько футов высоты для предостережения от снега. Там несколько сретенских офицеров, сопровождавших нас, попрощались с генералом, а мы продолжили с облегчением веса плыть по спокойному течению Шилки. К несчастью, ветер был в лицо, и, желая выйти из течения на поворотах реки, где поток убыстрялся и бурлил у скал, мы вынуждены были часто выбирать другой вариант – плыть почти наверняка на песчаные отмели. Из-за этого мы теряли друг друга из виду, рискуя не собраться вместе даже для обеда.
* * *
Однако мы плыли круглые сутки, и через три дня от нашего отплытия из Сретенска Шилка стала шириной в 600 метров и глубокой соответственно. Знаком удачи было для нас появление дыма парохода, который месяцем позднее смог подняться до Нерчинска, то есть на шестьсот километров выше по течению. В этот момент я выскочил на палубу, чтобы увидеть знаменитое слияние этих двух рек, создавших азиатскую Миссисипи: я увидел выходящие справа, из глубины непроходимых лесов, воды Аргуни, менее прозрачные, чем в Шилке, и два источника, до этого момента таинственные, но, наконец, узнанные; они никак не вытекают, как это считалось, из озера Далай-Нур (Dalaï-Nour), с которым они соединяются только когда озеро выходит из берегов. Китай теперь прямо перед моими глазами, я вплываю в воды Амура.
* * *
Глава XIII. Отплытие из Усть-Стрелки на пароходе: превратности этого плавания. – Амур с коммерческой и живописной точек зрения.
Этот пароход, на котором мы должны были устроиться до моря, назывался «Лена». Построенный в Америке по плану пароходов, плавающих в верховьях Миссисипи, то есть с единственным задним гребным колесом с очень малой осадкой, он был перевезён по частям на паруснике до Новониколаевска, в устье Амура, и собран заново. Это был один из пароходов малого флота, предназначенный для перевозки почты и пассажиров на новоприобретённой Россией реке. Поскольку пароходное сообщение ещё не установилось, пароход использовался только чиновниками управления, и он теперь шёл на встречу генерала Муравьёва, который имел естественную слабость к основанной им самим колонии и стремился руководить всем, что в ней происходило. Американцы обычно делают полезные вещи, если они не входят в понятие изящных, но трудно представить что-либо более несовершенное, чем эти одноколёсные пароходы, которые скорее тащатся, если их не тащат. Впрочем, мы в этом убедимся.
Приплыв в Усть-Стрелку (Oust-Strelka), место слияния Шилки и Аргуни, и не увидев ни одного человека, поскольку деревня была в двух километрах, мы немедленно принялись разгружать наш багаж с трёх парусников, которые должны были закончить свою миссию. Затем удобно устроились на пароходе вместе с тремя негоциантами из Кяхты, направлявшимися по делам в Шанхай (Shang-Haï). Якорь поднят из тины, и ужасно громкий свист разбудил всё эхо по берегу реки.
Сначала мы делали семь узлов в час благодаря скорости течения около трех узлов (узел равен 1,852 км/ч. – Прим. пер.). Мы уже сидели за столом, сравнивая достоинства нашего нового корабля с медленностью других, когда весь корабль задрожал, завязнув в тине без движения. Экипаж был спущен на воду. Подсунув балки под киль судна, люди запели, не попадая в ритм. Они пытались взбодрить инертную массу корабля голосом и жестом. Когда через четверть часа сверхчеловеческих усилий этим уже закоченевшим несчастным удалось произвести небольшой сдвиг судна, мы принялись орать: «Идёт, идёт!! («Idiott, Idiott!!»). Увы! Нет же, это была скала. Кровь застыла в закоченевших телах, люди вышли из воды, не потеряв задора, с тем только, чтобы с новыми силами приняться за дело.
Я часто замечал, что русские в трудных делах действуют медленно, даже впадают в сонливость и не знают, как взяться за дело, но никогда не отступаются, у них в этом проявляется азиатский характер. Русские солдаты вполне заслужили похвалу Наполеона: «Недостаточно их убить, их надо свалить». Наши матросы, едва согревшись несколькими каплями водки, все снова погрузились в воду. Наконец, через полчаса они, утешившись тем, что некоторые из них плохие пловцы и чуть было дорого не заплатили, вызволили нас, сдвинув с мели в почти двухметровой толще холодной воды. Я распространился по этому поводу, потому что это был первый случай в своем роде; но не проходило ни дня во время путешествия, когда мы не садились на мели из-за незнания состояния русла реки.
Прежде чем судить об Амуре, следует вспомнить, что навигация была в те поры в зародышевом состоянии, поскольку генерал Муравьёв её торжественно открыл в 1854 году. Пробираясь через лабиринт островков на большой реке посреди всех этих, так сказать, архипелагов, придающих реке вид моря, как можно было надеяться не потерять фарватер? Подобные случаи ещё до сих пор часты даже на Миссисипи и лучше известных реках. Ложе реки кажется всегда глубоким, нужно только его найти. Вот почему с того дня, когда станет прекрасно известно течение этой великолепной реки, со дня, когда плавание по ней станет совсем простым делом, процветание районов, через которые она протекает, невозможно не предсказать. Это место сбыта, необходимое для торговли зерном, древесиной, мясом, место для продвижения множества продуктов. Не говоря уже о горной, ещё слабо развитой промышленности во всех этих местах. 120 тысяч ныне живущего населения амурских провинций продают сейчас государству и частным лицам более шестидесяти тысяч тонн ржи, пшеницы, ячменя, овса и гречихи. Вот результат свободы торговли, установленной на всём протяжении реки до Иркутска.
Что сказать мне об Амуре, если я стану на точку зрения художника или поэта? Я искренне считаю его самой живописной из всех рек. Здесь не найдёшь совсем этого однообразия, которое тяготеет над великими американскими реками, где можно сказать, что всё видел, проехав лишь сотню льё. В Амуре не видно этой отвратительной грязи, куда небо никогда не смотрится, нет этих отвращающих нас чудовищ; в нём всегда чистые воды, самые разнообразные берега, лесистые, изломанные линии, обширные, как океан, или возвышающиеся суровыми утёсами; на его берегах можно увидеть почти всю растительность земного шара: тополя, ивы, лиственницы, сосны и вишни растут вперемежку рядом с вечными снегами и создают бесконечные перспективы, неожиданно прерывающиеся смело нарушающими эти линии мысами. Воздух, наконец, везде насыщен самыми опьяняющими запахами, вы забываете, что находитесь на родине северных оленей, и вас переносит в страны, где растут пальмы и кактусы, где обжигающий и бальзамический ветер, кажется, гудит вместе с насекомыми.
Николай Епишкин,
переводчик, фото: pulse.mail.ru